Поповичи. Дети священников о себе

Я следила за тем, как баба Маня укладывала «колодцем» дрова прямо внутрь огромной пасти русской печки (в Осташкове у нас была только голландка да в кухне печь с плитой). Затем лучины, немного старых газет. Так я узнала, что дрова сначала должны прогореть и лишь потом в оставшемся от них жаре готовится еда. Тем временем баба Маня разводила дрожжи и ставила закваску рядом с печкой. Так, чтобы ей было тепло, но не жарко. Дрожжи случались сухими и старыми настолько, что тесто порой не всходило, новых же купить было негде: как и многое другое, они являлись дефицитом. Старушка волновалась каждый раз: морща лоб, нахмурившись, косилась на банку с мутной жидкостью закваски, сосредоточенно тыкала пальцем в ведро с тестом, вымешивала снова, уговаривая его, заботливо укутывала в старое одеяло. Наконец, удовлетворенная, присыпала клеенку мукой, выкладывала здоровенный кусок, раскатывала здоровенный круг.

Сначала потолще – для оснований, рядом тонкий пласт для «шляпок». Каждую вырезали вручную, сверху шлепали печати с изображением креста или Богородицы (тогда моя сестра Таня полюбила Богородичные просфорки и любит их по сей день. Поэтому мы всегда стараемся для нее найти такую). Иногда шляпки выходили кривыми – если их вырезать от края теста. Эти баба Маня склеивала в отдельный комок и откладывала. Огромные чугунные противни по 160 просфорочек ставили под полотенца – подниматься. Служебные – большие – отдельно. Печь прогорала, в устье протискивались противни, заслонка закрывалась. Тут начиналось самое интересное. В «отбракованные» шляпки добавлялись соль и сахар, они поднимались еще раз, после чего баба Маня пекла пироги и плюшки, смотря что из начинки было под рукой – варенье или обычный сахар. Пироги казались вкусными до невозможности. Но вкуснее всего были теплые, только из печи просфорочки.

Воодушевленная умением готовить в печи, довольно скоро я решила приготовить суп к маминому приезду. Из продуктов была прошлогодняя мягкая, проросшая картошка, кислая капуста и тушенка. Стало быть, щи. Приготовив, оставила их доходить на печке. На следующий день я с гордостью открыла кастрюлю перед мамой. Щи прокисли. Я не знала, что кастрюлю надо было приоткрыть. Опыт, конечно, бесценный, но я сильно и долго переживала.

Мама с младшими детьми приехала к концу ремонта. Мы уже перебирались в наш дом, когда к воротам свернула ехавшая мимо передвижная лавка – грузовик, наполненный разным товаром. Рядом с шофером сидела сама Октябрина. Кузов распахнулся, богатств там было, как в пещере с сокровищами: кастрюли, тарелки, мочалки и зонтики. В углу я приметила розовое ватное одеяло и две сиявшие синим атласом огромные китайские пуховые подушки. «А можно?» Зажмурилась. Подушки были нереально дороги, 8 рублей. «Я-то согласна. А вот что будет говорить княгиня Марья Алексевна?» – отшутилась Октябрина, имея в виду, конечно, не грибоедовскую героиню, а нашу церковную старосту.

Мария Алексеевна была женщиной видной. И еще более грозной. Она, безусловно, пристально следила за папой, которого сама же и перевела. Но он был столичным чужаком и оказался в глубинке по совершенно неясным для нее и тревожным причинам. Тем более что по его внешнему виду было понятно, что папа – неформат для сельского батюшки. Впрочем, довольно скоро разобравшись, что на «ее» приходе оказался голимый и беспросветный энтузиаст, староста стала относиться к нам со снисходительной жалостью. Но и докладывать «куда следует» не забывала.