Попутчики. Астрахань – чёрная икра. С кошёлочкой

Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок;
Там друг невинных наслаждений
Благословить бы небо мог.
Господский дом уединённый,
Горой от ветров ограждённый,
Стоял над речкою. Вдали
Пред ним пестрели и цвели
Луга и нивы золотые,
Мелькали села; здесь и там
Стада бродили по лугам,
И сени расширял густые
Огромный, запушённый сад,
Приют задумчивых дриад.

Странная картина. Странные она вызывает идеи. И неожиданные из неё проистекают выводы. Первый вывод – Пушкина мясной очереди должен читать мясник. Собственно, это главный вывод, ради которого есть смысл немного поразмышлять в духоте магазина. Цинично, вульгарно бренчит мясник на пушкинской лире, но всё ж чувства добрые пробуждает. Народ безмолвствует, соответственно финальной ремарке из «Бориса Годунова». Тихо стоит. Не слушает Пушкина, но слышит. Попробуй прочесть мясной очереди Пушкина крупный профессор-пушкинист или известный актёр-исполнитель. Хорошо, если это вызовет только насмешки. А то ведь ещё злобу и ненависть. Нет, культуру народу должна нести власть.

Скажете, что ж это за культура, что ж это за Пушкин? Ответим на это совсем с иного конца. Ответим тоже вопросом. Вам приходилось наблюдать, как восходит солнце? Не над пышной субтропической зеленью, которая знает, что такое солнце, которая сознательно живёт им и которая академически солидно ждёт его восхода. И не над тихой, поросшей травой лесной поляной, которая сама составляет крупицу солнца, которая верит в него и для которой восход солнца есть её собственное интимное чувство. Мы имеем в виду восход солнца над безжизненными северными скалами. Казалось бы, зачем мёртвому жизнь? Зачем холодным камням солнце? Спокойно, тяжело, монотонно лежат камни в глухой ночи, покрытые льдом и снегом, безразлично встречают камни серый, короткий день, принимая на бесчувственную грудь свою острые порывы ветра. Но восходит над ними солнце, слабое подобие жаркого, плодоносного или ласкового, мягкого, знакомого нам солнца, восходит солнце, от которого субтропической зелени или лесной полянке стало бы страшно и тоскливо. А скалы вдруг меняются. Розовеют камни, мох да лишайник появляются, и какое-то невзрачное насекомое выползает из расселины навстречу этому короткому празднику. Хоть и не осознаёт, может, откуда пришёл свет, почему утих ветер, почему нет безразличия к холоду и что это за новое не чувство даже, а ощущение теплоты и покоя. А взойди над северными камнями южное или даже мягкое умеренное солнце, это была бы катастрофа. Потрескались бы холодные камни, высох лишайник, погибло бы, сгорело невзрачное насекомое. Холодному северу нужно холодное солнце.

Вы скажете, пример слишком уж отдалён от поставленного нами вопроса. Слишком много разного смешано. Природные явления, очередь в мясном магазине и приобщение народа к культуре. Однако нет здесь эклектики. Души человеческие так же разнообразны, как природа, но способны к большим переменам. Холодное солнце официальной культуры может сделать эти перемены плодотворными. Вот где б только найти просвещенных мясников, помнящих наизусть «Евгения Онегина»? Остро отточенный топор редко сочетается даже с дурно настроенной лирой.

Так думал интеллигент-«шляпа» без почек, стоя в мясной очереди и наблюдая, как под бренчащие, но всё-таки звуки пушкинской лиры народ получает мясо. Притих народ. Размяк народ.

– Мы согласны с вами, – кто-то из очереди размякший мяснику, – нам бы мяса.

Глаза мясника сверкают насмешкой за стеклами профессорских очков, но хирургически чистое ручище держит тяжёлый мясной топор. Решается Авдотьюшка.

– Мне б мясца, – говорит жалобно, – стоять не могу, ноги не держат.

Народ устал, настоялся народ, недоволен народ. Но просвещенный мясник учит народ деяниями своими.

– Вам какого, бабушка? – соизволил проявить милость монарха мясник.

– Мне бы этого. – И пальцем в облюбованный кусок.

Берёт мясник кусок своими белыми ручищами. Хорош, сочен кусок. И косточка рафинадная. Глазам своим не верит Авдотьюшка. Счастье-то какое.

– С праздничком вас. – Это она мяснику польстить хочет, чтобы не передумал.

– Я вам признателен, – отвечает мясник, – с каким? Партийным или церковным?

Ропот рассеивается. Весело народу, хоть и тесна очередь. А вместе с весельем и сознание появляется.

– Нам тяжело, – говорит кто-то, – а старикам одиноким как же?

Тянется к мясцу Авдотьюшка. Не даёт мясник. Даже разволновалась Авдотьюшка. И напрасно.

– Разрешите, я вам в кошёлочку положу, – говорит мясник.

Легло мясцо в кошёлочку. Повернулась радостная Авдотьюшка уходить, а мясник ей вслед:

– Спасибо за покупку.

– Дай бог здоровья, – отвечает Авдотьюшка.