Пора меж волка и собаки

Впереди, горяча арабского жеребца, какого-то серо-стального цвета, ехал сам Салтан, рядом с которым на вороном иноходце, перебиравшем точеными ногами, сидел воин в зеленом восточном платье. Могучее богатырское сложение княжича, как бы подчеркивалось стройностью и легкостью его спутника, лицо которого было закрыто газовым зеленым наметом. Только лазурно-синие глаза кидали вокруг насмешливые взгляды.

Следом за ними попарно ехали горцы в своих неизменных папахах и накинутых поверх кафтанов бурках. В этот раз, и папахи, и бурки, и даже кафтаны, прозванные по своим хозяевам черкесками, были цвета чистого горного снега.

А уже вслед за ними, ехала сама царица легендарных амазонок, окруженная своими воительницами. Шелковые восточные одеяния скорее подчеркивали красоту девичьих тел, чем скрывали ее. Попоны на лошадях были расшиты серебром и золотом. Такими же золотыми были поводья, и луки высоких татарских седел. Под струящимися туниками и плащами всадниц, опытный глаз смог бы различить тонкие, но крепкие брони, скрытые водопадом распущенных волос, перехваченных, по обычаю воинов на отдыхе, только тонким обручем на лбу. Под накинутыми поверх туник парчовыми плащами, спадавшими с плеч прямо на крупы коней, тот же наметанный глаз различал кривые половецкие сабли в сафьяновых ножнах. Стройные ноги, крепко стоящие в золотых стременах, туго обтягивали красные сафьяновые сапожки.

Замыкали процессию царевы псари из лутчей тысячи, присланные в качестве почетного сопровождения к кабардинской княжне. Их черные кафтаны и черные, лихо заломленные, шапки, как бы оттеняли всю картину восточного перелива красок.

– Шамаханская царица едет! – пронеслось по толпе.

– Да нет, то царь-девица в гости пожаловала! – отозвалось на посадах.

Народ сломя голову бросился смотреть на невиданное зрелище. Процессия правила к теремному дворцу в Кремле, легко взбираясь меж сосен на Боровицкий холм со стороны Лебяжьего пруда. На Красном крыльце их встречал сам царь с ближними боярами. Иван стоял в окружении четырех ближних псарей. Они, как и вся лутчая тысяча, сменили рындовские золоченые ферязи и высокие шапки на короткие черные кафтаны. Только в отличие от всех остальных псарей голову им покрывали не черные, сдвинутые на затылок, колпаки, а волчьи малахаи. Царь смотрел на эту вольность сквозь пальцы, любил он этих четверых. Те все волкодавы, а эти, что при нем, матерые волки. Он прислушался. Ухо ему не щекотала рыжая прядка. С утра пропала куда-то мамка, и он загрустил без ее шепотка.

– Что ж делать-то с княжной кабардинской? Ишь, действительно Шамаханская царица, как народ на Торгу кричит, али сама царица амазонок, – он вперился взглядом в пышный поезд, подъезжавший к крыльцу, и вздрогнул, столкнувшись с взглядом синих, бездонных глаз, в глубине которых вспыхивала так знакомая ему хитринка, – Малка! – он не успел понять, что к чему, зеленый всадник, не слезая с седла, и не откидывая с лица зеленого намета, сказал.

– Великий Государь всея Руси и земель словенских, Мономах-самодержец, – царь оторопел от такого обращения, – Челом бьет тебе князь Черкасский – Темрюк Идаров, Кабардинский воитель и сын его Салтанкул, – посол поклонился поясно, – И просит не отказать в гостеприимстве его дочери Кученей и ее свите, пришедшей с добром и по воле Бога единого и старых Богов, – он сделал паузу, – А боле по воле Матери Богородицы, что всем Богам начало, – по толпе епископов и монахов прошелестело недовольство, но посол продолжал, – Не побрезгуй Великий Государь принять дочь нашу и сына в дому своем. А буде воля твоя и породнится нам через деву сию, – воин спрыгнул с коня одним махом и подставил плечо княжне.

Кученей, опершись о его плечо легко, чуть коснувшись луки седла, повторила его маневр и оказалась на нижней ступеньке крыльца. Как бы ненароком покрывало с ее головы откинулось, и царю предстала невиданной красоты девица. Ее надменный взгляд говорил о том, что она действительно дочь владыки и воина. Ее щеки пылали румянцем, длинные ресницы не опускались томно, а гордо были вскинуты вверх. Высокая грудь под туникой поднималась и опускалась в такт дыханию. Это была царица! Достоянная подруга самодержца, как его назвала Малка. Иван не сомневался, что посол это Малка. Только у нее были такие сине-бездонные глаза в этом мире. Прямо на крыльце он объявил.

– Люба мне княжна. Готовить ее к обрядам, – снял с руки кольцо и протянул его черкешенке, вместе с невесть откуда взявшимся платком, расшитым жемчугом.

– По старому обряду платок. Обряду лесных волхвов, как Артемида ране сватала, – опять прошелестело по рядам монахов и священников.

– Могет подумать надоть? – неуверенно проговорил митрополит Макарий.

– Чевой тут думать! – оборвал его Иван, – Вот ты ее и окрестишь в новое имя царево…и честным пирком, да за свадебку. И поторопись благоверный…это тебе не по веревке от пожара тикать. Тут и голову потерять легко! – он протянул руку княжне, – Милости прошу к нашему шалашу. Заходите гости дорогие. Отведайте. Чем богаты – тем и рады.