Пора жить

Я его пихнула и промолчала, а сама слова про глаза вспоминаю. А ночью сон видела такой, что до сих пор помню. Утром мы с подружкой опять на базар отправились. Только я от нее потихоньку оторвалась и со всех ног на полигон побежала, где военные учения проходили. Там за будкой деревянной притаилась и высматриваю, хочу того военного увидеть. Наверное, час просидела, тут меня солдат схватил.

— Ты что тут делаешь?

Я не отвечаю. Тогда он меня в караулку доставил. Минут через пятнадцать майор мой зашел. Посмотрел на меня, солдата отпустил, сел на лавку и долго молчал. Потом достал ключ, говорит, там-то я живу, иди, а я через час дела закончу и приду.

Я, как в тумане, пришла в его комнату. Помню, на улице на меня все с удивлением смотрели. А я внутри вся сомлела, но голову гордо кверху поднятой держала. Только когда дверь открывала, руки немножко тряслись. Пришел мой Андрюша, пирожков столовских принес и ситро две бутылки. Я на диване, как окаменевшая, сидела. Он умылся, что-то на стол еще поставил, говорит мне:

— Ну, идем, черноглазая, война войной, а обед по расписанию. Ты, пока в засаде сидела, должно быть, сильно проголодалась. Ешь, милая, тогда быстрей вырастешь!

Я села к столу и говорю ему.

— Ты со мной не разговаривай, как с ребенком, я уже взрослая, присмотрись!

Он так странно на меня посмотрел, этот взгляд вот тут до сих пор остался, — Марина Ильинична приложила руку к сердцу.

Спрашивает он меня:

— А если взрослая, зачем за будкой два часа сидела?

Я молчу.

— Вот что, Маринка, давай подкрепимся, я тебя провожу до моста и больше мы не будем глупостей делать, договорились?

Сам улыбается вроде, а глаза серьезные и вопрошающие.

— Сам свои пирожки ешь! — вспылила я. — На войне был, а сейчас боишься!

— Боюсь, — отвечает. — Даже не представляешь, как боюсь.

Я поднялась. Он с тревогой спрашивает:

— Убежала, а теперь как вернешься?

— Вернусь! — уверенно отвечаю. — Завтра в летнем клубе хорошее кино крутить будут. Приходи.

В табор я тогда с подружкой вернулась, она еще по базару ходила.

В кино мы с Андреем не пошли, на лодке катались. Он мне про себя рассказывал. Как воевал, как в Одессе оказался. И что скоро домой, на Дальний Восток, уезжает. Мне его слова грустно было слушать, и потекли у меня слезы из глаз. Тогда он говорит:

— Маринка! Я ведь уже старый для тебя. И жизнь твоя на мою не похожа. Я тебя очень долго помнить буду, моя красавица, только ничего у нас с тобою не получится!

Смолчала я, а на другой вечер опять к нему убежала. Весь месяц мы с ним где-нибудь встречались. Я уже не могла свою жизнь без него представить, без наших разговоров, его улыбки.

И вот настал день его отъезда. Встретились мы днем у моря. Он весь поникший сидит, смурной, тяжело ему со мной расставаться. А я тогда уже все для себя решила, да молчу, слишком важный шаг в жизни своей, да и его тоже, совершала. Тогда сама еще до конца не понимала, что всю свою прежнюю жизнь перечеркиваю одним махом! Но разве об этом думалось! Одно только на душе и на сердце девичьем было — с милым рядом всегда быть!

Вернулась в табор, собрала свое золотишко да фотокарточки семейные кое-какие захватила. Как была в одном наряде, так и ушла из дома! Андрей, когда на вокзал пришел, я его уже там дожидалась!

— Как сейчас помню его растерянное да радостное лицо, — Ильинична улыбнулась, глаза ее затуманились. — Уехали мы с ним с южного черного моря в далекий Хабаровск.

16

Всю дорогу разговаривали, а наговориться не могли. В Москве пересадка у нас была. Там купил мне Андрюша платье голубое в горошек и говорит:

— Вот, Марина, носи теперь это платье, привыкай к нему.

Всю ночь до самого утра на верхней полке тихо проплакала я и окончательно распрощалась со своей цыганской жизнью.

А уж как одела то платье да косы свои прибрала, так пассажиры даже с соседнего вагона приходили на меня посмотреть, подивиться, как я преобразилась. Андрюша тоже наглядеться не мог на меня! Только наряд свой жалела я, словно кого родного предавала.

— Выбросили наряд? — шепотом спросила Катя.

Женщина улыбнулась, хитро подняла бровь, и Катя отчетливо увидела перед собой красавицу цыганку. Ильинична наклонилась к ней и тоже тихо ответила:

— Со мной он. Когда тоска на сердце ляжет, достану его из сундука, погляжу на него, рукой поглажу, тоска и отходит. Да это нечасто бывает. Я уже забывать стала цыганскую жизнь. Я там одну жизнь прожила, а здесь таких жизней уже четыре прошло, — она тихо вздохнула. — Вот речка наша, Быстринка, бежит, ни на миг не останавливается, так и жизнь не остановишь, лучше уж вперед смотреть, а против течения зачем оглядываться, там уже новые воды.

Обе притихли. Девушка думала о старой цыганке, о себе, о завтрашнем дне, а Марина Ильинична все-таки на минуту оглянулась.

— Что с вами было дальше? — вернулась к рассказу хозяйки Катя.