Пора жить

— Добрались наконец мы до Хабаровска. Андрей привез меня в часть и пошел к командиру. Хороший он был, выделил нам комнату в бараке, а через месяц мы расписались. Дружно с мужем жили, счастливо. Только характер у меня порой горячий да взбалмошный бывал. Придет он со службы, усталый, голодный, а я уже в праздничном платье у дверей его дожидаюсь, в кино веду, уж очень я в кино любила ходить. Андрюша мой только улыбнется терпеливо да со мной идет. Я в зале кино смотрю, а он на стуле дремлет. Домой вернемся, он спать укладывается, завтра на службу рано подниматься, а я вдруг вспомню, что еще не кормила его, давай по комнате бегать, на стол собирать. И вот он, совсем сонный, сидит, ест, а я на него любуюсь, потом тормошить начну или песни петь.

Через год на границе неспокойно стало, его часть перебросили на юг, к Китаю. А я уже на сносях ходила. Муж меня в срочном порядке к матери, сюда вот, отправил, ночку со мной переночевал и в часть отбыл. Больше мы его не видели…

Она смотрела на лес за рекой, в который раз проживая последнее утро с мужем.

— Весь батальон его погиб. Спустя месяц нам об этом сообщили, в секрете все находилось. Далеко от дома Андрюшеньку схоронили, два раза только мы со свекровью туда ездили, навещали его…

И остались мы с ней одни. Она вдова, Андрей один только и был у нее. Молчаливая женщина, суровая, но меня за дочь с первого дня считала.

В июне я Мишеньку родила, стало нас трое. Свекровь моя, царствие ей небесное, здесь, в лесничестве, целительницей была. Со всего района к ней за помощью приезжали. Она все травы знала, много болезней лечить могла. Когда сыночку моему три месяца было, повезла она нас в церковь на станции, там батюшка и сына моего, и меня окрестил, и стала я, раба божия, крещеной.

Когда Мишутке годик исполнился, повела она меня в лес, стала все показывать да рассказывать. До этого я с ребенком дома сидела. А однажды она мне и говорит:

— Ты, Марина, молодая, красивая, тебе нужно свою жизнь устраивать. У меня деньги есть, поезжай в город, найди там работу, подходящий человек встретится, выходи замуж, а Мишеньку оставь у меня, я его сберегу.

Поехала я в город, пол года там пожила. Только сердце в лесу оставалось. И женихи негодными мне казались, и работа — скучной, неинтересной, а город — душным и тесным. Через шесть месяцев возвратилась я в лес и больше уже никуда не рвалась. Лет десять-двенадцать прошло, цыганка к нам приехала с ребенком, что-то у него болело. Я ее узнала, из соседнего табора она была, а тогда в наших краях кочевали. Рассказала мне про родных. Жениха через полгода после моего бегства арестовали за сбыт наркотиков, крупную партию у него в доме обнаружили. Семья моя в Ростове осела, свою цыганскую труппу организовали. У нас ведь в роду все музыкальными были: и пели, и на инструментах хорошо играли. Миро, брат мой, руководил. Про меня отец запретил разговаривать, проклял меня и всех женщин в моем роду до третьего колена…

Слушала я ее, да только словно не про меня она рассказывала, а про ту, другую цыганку из табора. А у меня уж совсем другая жизнь была, сама я другой стала. Тогда уже людей лечила. Миша на станции в школе учился, свекровь болеть начала, всю науку мне передала. Ничего другого в жизни уже не нужно было. Словно и родилась я только для того, чтобы в этом лесу, в этом доме жить да людей лечить. Так и жили. Миша вырос, женился. Свекровь успела Степана увидеть да благословить. Мишина жена умерла, страдалица, при родах, царствие ей небесное, а Миша ее только на два года пережил…

Ильинична посмотрела в сторону.

— Может, судьба, а может, проклятье барона сбывается… Вот и у Степы жена в аварию попала… Сама погибла, а Илюшу Бог схоронил, — женщина не выдержала, утерла фартуком глаза.

Притихшая Катя, прислонясь к стене, слушала горестную историю хозяйки.

Ильинична посмотрела на нее:

— Я ведь уже старая. Илюшу мне сильно жалко, несмышленыш он еще. Мне бы годков семь-восемь пожить, увидеть, как он покрепче ногами на земле стоять будет…

— Поживете, — успокоила ее Катя, — воздух у вас здесь такой чистый и живительный, что до ста лет только и жить.

Ильинична, вздохнув, продолжила:

— А десять лет назад в городе я была и цыганку с поезда встретила. Сама к ней подошла, словно почувствовала. Сообщила она, что отец мой умер и перед смертью простил меня, за ним и мама вскоре последовала. Я в церковь зашла, поминальные свечки поставила, попрощалась с родителями и домой вернулась. Вот так теперь втроем и живем, хлеб жуем.

— А что у Степана с ногой? — осторожно спросила Катя.

— Злые люди дробью пробили. В лесу он был. Целили в голову, да Бог сберег. Первый выстрел промазали, он успел схорониться, но ногу всю раздробили.

— Браконьеры стреляли?

Ильинична разгладила фартук, с досадой махнула рукой.