Пора жить

Попадья смущенно поправила халат, собираясь с духом, чтобы продолжить.

— Вы только, бабоньки, сильно не смейтесь надо мной, — попросила она. — Я вам первым все это, как на духу, рассказываю.

— Да, не боись, — ободрила ее Катерина. — Журналистов среди нас нет, никто твою ценную биографию в «Московском Комсомольце» печатать не будет, жги дальше!

Сергеева с сомнением вздохнула, но продолжала:

— Тосковала я без детей, побаливать начала. А перед Пасхой сестра в гости приехала, та самая двоюродная. Батюшки в тот вечер не было дома, и мы с ней допоздна засиделись. Я и поделилась своей бедой. А у нее уже трое детей тогда было. Она меня внимательно выслушала. Говорит: «Ты, Алевтина, не в меру сдержанная, прямо замороженная вся. И муж твой такой же. Вы ведь еще не старички дряхлые, не в скиту живете. Смотрю я на вас и удивляюсь! Нельзя так, сестра! И болезни твои от глупого воздержания». Поругала она меня. Потом мы с ней домашней наливкой угостились. А когда расслабление на меня нашло, сестра всем подробностям интимной жизни стала учить. Щеки мои горели, но все же я внимательно слушала, ничего не упускала. Сестра уехала, а мне с оказией вскоре книгу одну переслала, — Сергеева густо покраснела. — «Камасутра» она называлась. Я ее пуще глаза стерегла, срамоты боялась. И все же батюшка, по наитию Божьему, видимо, наткнулся на эту книгу и изучил подробно…

Сергеева в первый раз, пожалуй, стеснительно и немножко хитро улыбнулась.

— Книгу эту я сестре отправила обратно, но все необходимые инструкции мы с батюшкой в подробностях и деталях запомнили… И вот два дня назад я, с Божьей помощью, Полюшку родила.

— Молодец, Алевтина! — засмеялась Катя. — Теперь вам с батюшкой и Павлика нужно сообразить! Там, в книжке этой, как раз подходящая инструкция прилагается.

В палате засмеялись, но Сергеева снова стала серьезной. Возможно, она уже пожалела, что слишком разоткровенничалась.

— Вам бы все смеяться, — сухо сказала она. — Допила чай, перекрестилась и, сжав губы, принялась готовиться ко сну.

Что они затеяли?

Кто-то громко шептался у окна, мешая спать. Сане приснился чудесный сон. Словно она с сыном на руках бежала по огромному пшеничному полю, и так много было васильков вокруг, они густо переплетались с колосьями пшеницы, создавая необыкновенно красивую мозаику. Девушка была такой невесомой, что на бегу легко взлетала над полем, любовалась сверху цветочным ковром, затем плавно опускалась в сочную зелень. Андрейка смотрел на нее широко открытыми глазками василькового цвета. А над ними кружил, жужжа, неправдоподобно белый аэроплан, и голос Владимира доносился оттуда: «Я вас люблю! Сейчас заберу!»

«Не буду шевелиться, — решила Саня. — Сейчас усну и тогда сумею досмотреть сон!»

Но уснуть не пришлось.

— Я сейчас спущусь к вам, Никодим Афанасьевич, — шептала Сергеева.

Саня осторожно повернула голову, приоткрыла глаза. Возле ее кровати, к ней спиной, перевалясь через подоконник открытого окна, стояли Сергеева с Арусяк. Армяночка была на носочках, время от времени подпрыгивая, снова ложилась животом на подоконник, потому что постоянно сползала с него. Стан Сергеевой был сухим и тощим. У Арусяк — круглые формы. В таком виде и положении обе выглядели забавно, даже смешно.

Девушка прислушалась к их шепоту.

— С Божьей помощью, Никодим Афанасьевич. С Божьей помощью.

— Да вы не спускайтесь, Алевтина Петровна! Вас все равно не выпустят, только шума наделаете. Бросьте батюшке записку, я там все подробно написала.

— Грех-то какой! В чужое имущество, ты, окаянная, лазила.

— Я вам не окаянная, и не грех, а добро мы делаем. Дайте что-нибудь тяжелое. Завернем, чтобы ветром не унесло.

Арусяк опять легла на подоконник, со свистом зашептала:

— Запомните, батюшка, конезавод «Прогресс». По нижней дороге сорок километров отсюда. Красными чернилами записан телефон Василия, а синими — моего дяди, если его на месте не окажется. Все ему объясните. Не перепутайте!

— Не учи батюшку! Он все запомнил, — оборвала ее Сергеева.

— Ой, да ну вас! Не собираюсь я никого учить. Ноги отмерзли. Закрывайте окно. Ведь пять часов только, спать пойду.

Они осторожно закрыли окно. Санька зажмурила глаза, засопела носом.

«Ба! Что это они затеяли? — она зевнула. — Правда, рано еще, тоже посплю».

После завтрака все собрались вокруг стола, чтобы подкрепиться домашней едой. Володя не смог приехать и передал через приятеля большой торт с фруктами. Саня понимала, что служба есть служба, но все равно немножко грустила. Остальные, напротив, были этим утром веселы и жизнерадостны. Потихоньку успокоилась и Саня.

В обед выписали Карповну. Вся палата простилась с нею тепло и душевно. Сергеева надела на маленького Егорушку крестик. Саня и Арусяк перецеловались с нею. Катерина произнесла прощальную речь:

— Ну, Карловна, теперь в твоем доме второй мужчина появился! А от нас в твоем лице уходит главный генерал, лучше сказать капитан корабля. Живи долго, Вероника, расти сына таким же здоровым и умным, как ты сама!

Заведующая, заглянув в опустевшую палату, заметила:

— Ну, вот, баса нет. Одни сопрано остались.