Порочестер или Контрвиртуал

Что ж он так привязался к нам, серым и сирым?.. Чего ему не хватало?.. Я — плохой психолог и чёрствый человек, поэтому в таких вопросах доверяюсь Лене. «Ты пойми, — как-то сказала она, — до нас у бедняги было всё, кроме самого простого — дружбы и любви, за ними-то он в Интернет и полез.» Видимо, она была права. Мы с Еленой давали ему иллюзию того, что он искал — да, пока только иллюзию, но всё же; ради этой-то иллюзии, воплощённой в нас двоих, он готов был пожертвовать всем, что имел — блестящими знакомствами, дорогими женщинами и даже комфортом.

То-то теперь он так и нервничал, ощутив в аcidophileen перемену. Нравилась она ему на самом деле или нет — неважно; коварный Интернет приучил его чувствовать себя любимым, любимым безоглядно — и он панически боялся это утратить. Думаю, именно поэтому Еленин массаж производил на него такое сокрушительное действие — и не мог быть заменён ничьими другими руками. Это был не обычный массаж, в нём тело соединялось с душой. Вероятно, именно это удивительное соединение — куда скорее, чем соединение Елениных пальцев с его плотью, — и вызывало у него раз от разу такую неадекватно бурную реакцию.

— Как Вы считаете, дружище, она в меня действительно влюблена? — беспокоился он, и вот тут уж я не знал, что ему ответить. Даже я, доверенное лицо Елены, не мог точно сказать, что именно привязывает её к Порочестеру — и что она чувствует к нему на самом деле. Когда я как-то раз спросил её об этом напрямую, она ответила со своей фирменной улыбочкой вредной девчонки:

— Не знаааааю… Я боюсь его. А это для женщины гораздо круче. Но ты, наверное, всё равно не поймёшь…

И точно — я не понял. Но кто их женщин, разберёт. Только потом, немного поразмыслив, я отдал должное её точности — и понял, что она — и впрямь — не могла не бояться, и что страх её должен был быть сильнее любви и прочих дружеских чувств, и что я поступил с ней безответственно и даже подло. Ведь это именно я выволок её из одной стихии в другую, из виртуальности в реальность, как некоего Ихтиандра, предоставив расхлёбывать последствия самостоятельно — я ведь о ней при этом совсем не думал, заботился только о дорогом друге Порочестере. Ну, и о себе, конечно. Теперь я с ужасом думал, как она справится с тем хаосом, что мы внесли в её честный, размеренный мирок. Но ещё не поздно было искупить вину, как-то помочь ей, и наша с ней дружба — было самое меньшее, что я мог для неё сделать. Я чувствовал, что Елену это успокаивает. Загадочный и экзотичный Порочестер, свалившийся из Интернета, как снег на голову, пугал её — и для равновесия ей надо было держаться за мою руку.

Раньше я был уверен, что при надобности смогу разрулить любую ситуацию. Но увы. С некоторых пор я остерегался употреблять в таком контексте даже сам глагол «разруливать». Ибо руление-то мне как раз и не давалось. Новые навыки упорно не хотели встраиваться в заржавленный, песком просыпанный мозг, как я ни старался и как ни орал на меня уставший от моей тупости инструктор. Экзамены в ГАИ неумолимо приближались, а я всё ещё был ни в зуб ногой: не мог тронуться с места без того, чтобы мой тряский одр несколько раз не заглох, зато на поворотах и светофорах тормозил так лихо, что крепкий лоб моего ненавистного ментора, не облечённого заботой ремня безопасности, всякий раз с приятным чпоком впечатывался в столь же непрошибаемое лобовое стекло.

Видимо, из-за этих-то незадач я и отвлёкся от главного — и не заметил, как и в какой момент отношения моих друзей пошли на самотёк. Знай я, что из этого выйдет — ни на минуту бы не ослабил контроля! Увы, давно и не мною замечено: все мы задним умом крепки.

7

— Понимаете, дружище, я её слишком уважал! — распинался Порочестер, с устрашающим скрипом раскачиваясь в антикварном кресле-качалке — и так размахивая руками, что дым вишнёвой сигариллы «Капитан Блэк» периодически попадал ему в глаза, а коньяк то и дело выплёскивался из бокала на волосатые ляжки, мелькавшие меж полами атласного розового халата.

Это он объяснял мне своё фантасмагорическое свидание, о котором я уже знал в общих чертах из другого источника — правда, куда более чопорного. Я, лёжа на диване, ногами на высокий валик, слушал, как он разглагольствует, хоть у меня от этих признаний и уши вяли. Но делать было нечего — я ведь и сам приложил ко всему этому руку. Теперь, Герцог Герцогович, терпи.

— Да, уважал! Знаете, как это мешает?.. Я ведь не привык, я раньше дружил с совсем другими девушками. Лёгкими, простыми… А об этой женщине я ДУМАЛ! И Вы знаете, дружище, оказывается — чем больше в голове, тем меньше ТАМ… Да… И я ничего не мог с этим поделать. Хотя бедняжка так старалась, так старалась… Она очень честный, очень добрый человечек… И знаете… знаете что, дружище… (тут он перешёл на зловещий шёпот) — сдаётся мне, эта женщина познала на своём веку такие бездны разврата, о которых я, старый дурак, даже и помыслить не смею… Чего она только со мной не вытворяла, Боже ты мой… Чего не вытворяла!.. Вспомнить страшно. Но всё зря…