Порочная невинность

Меня словно жаром обдало, в носу засвербело, пришлось даже взгляд опустить.

– …А теперь я как последняя сволочь, толкаю тебя в такое говнище, что хуже не придумаешь…

– Это не вы. Я сама.

– Само́ха – он ласково потрепал мне по щеке. – У меня три сына, младший – твой ровесник. И если с тобой что-то случится, Бес оставит их без папашки, поняла? Получается, куда ни плюнь, везде нельзя облажаться, так что давай, Милаха, не подкачай. С Богом.

Глава 41

Когда я подбежала к корпусу Хирургии, цыгане активно собирались уезжать. Сердце моё ёкнуло – чуть не опоздала! Окинув компанию взглядом, я приметила для себя цыганку, собирающую в пакет мусор после застолья – молодую, крутозадую, в длинной бархатной юбке с люрексом и короткой кожанке, натянутой на пышный пуховый платок, прикрывающий спину и грудь. Дождалась, пока она пойдёт к урне, перехватила на полпути, так, чтобы оставаться прикрытой от крыльца туями…

Цыганка моей просьбе даже не удивилась, молча взяла деньги, пересчитала, по-хозяйски сунула их в лифчик. Знала бы она, что лежало сейчас в моём!

– А тебе зачем? – взгляд шальной, с перчинкой, улыбка белозубая, на щеках ямочки. В памяти сразу всплыли строки романса, которые я слышала в детстве от бабушки и её соседки: «Цыганка – дочь костра и ночи, не приценяясь жизнь сменила на любовь…» Там-то, в песне, ради этой самой любви молодая цыганка Полина оставила и табор и, не побоявшись гнева родных, отправилась за любимым благородным господином в другую страну. Он вскоре изменил ей, и она его убила. А потом себя. Но при этом романс был весёлый, и после него оставалось ощущение полноты жизни и бурливой тяги к приключениям…

И я решила – а почему нет?

– У меня там жених лежит, а меня к нему не пускают.

Глаза цыганки пытливо сощурились.

– Кто не пускает?

– Отец, брат. Замуж выдают за другого.

Она осторожно выглянула из-за туи.

– Вон тот, в кожанке или который с ним рядом?

Я тоже выглянула. Твою мать, их уже двое…

– Оба.

Цыганка не спрашивая разрешения схватила меня за руку, заглянула в ладонь, упрямо мотнула головой:

– Всё равно ты не будешь с ним. Забудь лучше сейчас или наплачешься.

И пошла. Просто пошла своей дорогой! Я офигела.

– Стой! Да постой ты! Я не могу забыть, я же его люблю!

Она остановилась, зыркнула на меня, оскалилась в белозубой улыбке:

– Ай, дуры бабы! Сами себе беды ищут… ладно, отвлеку. Удачи тебе, красивая!

Крикнула что-то по-своему снующим неподалёку пацанятам, те куда-то побежали, откуда-то нахлынули вдруг женщины, окружили крыльцо, взяли в оборот всех кто там был – посетителей, персонал… Базар-вокзал, «позолоти ручку, судьбу расскажу», «деточке на молочко дай копеечку»… И всё в таком духе. Забегая в дверь, я даже не видела в этой пёстрой кутерьме Костика и его напарника.

Кинулась мимо гардероба и пешком наверх. Пока забралась на пятый этаж – запыхалась, но согрелась достаточно для того, чтобы хотя бы зубы не клацали. Остановилась перед окном пожарного гидранта, глянулась в стекло как в зеркало, прибрала волосы, заплела по-новой косу. Отдышалась немного.

Итак, одиннадцатая палата, Игнат Николаевич Семёнов. Уняла поднимающуюся панику и, подождав, пока мимо пройдёт женщина с ребёнком, поправила пистолет под сиськами. Он давил просто ужасно. Жутко впивался чем-то острым в ребро и, казалось, жжёт кожу… Попышнее надула складки халата на груди, перекинула свитер через одно плечо и, бормотнув «Господи спаси и сохрани», потянула на себя дверь отделения.

В коридоре витал запах жареного минтая. Ходили перебинтованные люди с мисками. Время ужина, понятно… На посту никого. Уже хорошо. Тапки мои противно хлюпали и скользили и, к ужасу, оставляли заметные мокрые следы, поэтому, набравшись отчаянной наглости, я вернулась к посту и позаимствовала белые шлёпанцы из кожзама, что стояли возле входа в остеклённую будку. Свои швырнула в приоткрытую дверь туалета. Обойдя пост, обратила внимание на тумбочку, над которой висела табличка «Анализы». На тумбочке стоял громоздкий контейнер с надписью «Моча – х/о, вечер», а в нём баночки, одна из них даже полная. Что-то словно ударило мне в голову, и я сходу скинула свитер прямо на пол, подхватила этот контейнер, обняла его, прижимая к груди… Пошла.

– А чего так рано? – крикнул мне вслед кто-то.

Я обернулась. Медсестра с капельницей в стойке.

– У меня двое поступили только что, наверняка ещё не сдали… – она разглядывала меня с лёгким недоумением.

Я растерянно потупилась:

– Мне сказали сейчас принести…

– Кто сказал?

Я пожала плечами.

– Практикантка что ли?

Я кивнула.

– Подожди… – медсестра оставила стойку капельницы у стены, вернулась к стеклянной будке поста и, сунувшись в окошко, придвинула к себе телефон. Набрала номер, подождала. А я прикидывала уже что сказать. Ошиблась отделением? Или просто, пока не поздно, согласиться, что рано ещё забирать, поставить ящик на место и сделать вид, что ушла?