Порочное полнолуние (СИ)

Если честно, то я сама не верю в сказанное. Все произошедшее похоже на плохой сон, и я должна вот-вот проснуться. В холодном поту.

— А знаете, что? — веду плечом и окидываю сердитую Иду взглядом.

— Что? — Ида разворачивается ко мне и кладет руку на спинку стула.

— Я пожалуюсь на вас Церкви!

Вот так. Вернусь из леса и приду к тому Святому Отцу, что читал проповедь на похоронах Боба. Пусть он там сам дальше направит мою жалобу своим начальникам, например, Папе Римскому.

— Ну, — Ида презрительно вскидывает бровь. — Пожалуйся.

— Я весь внимание, — слышу блеклый голос за спиной, и с рыком путаюсь в шторе, потеряв равновесие.

Высунув морду из складок ткани, скалюсь на священника, что обещал за меня молиться, когда отдал меня в лапы оборотней, и глухо урчу.

— Без боя не дамся.

— Боже милостивый, копия Германа, — он медленно моргает и поднимает взгляд на Иду. — Только помоложе.

— И ты туда же? — та поджимает губы. — Это несмешно.

Священник тянет ко мне руку, и в тишине раздается злой и клокочущий рык:

— Только коснись ее, все пальцы переломаю.

В изумлении смотрю на бледного Эдвина, что стоит в дверях столовой. Откуда в нем столько гонора и ярости в глазах?

— Я бы не шутил с ним, — мимо проплывает Чад и мимоходом почесывает меня за ухом.

— Понял, — священник одергивает руку и прячет ее за спиной.

— Это радует, что ты понятливый, — в столовую входит Крис и разминает плечи. — Хотя я не против позавтракать девственником в сутане.

— Любопытно, — Священник оглядывает оборотней, а потом смотрит на меня. — Трое?

— А чего вы меня спрашиваете? — сажусь и облизываюсь.

А затем вновь возюкаю языком по холодному и влажному носу, в удивлении ворочаю им в пасти и чешу задней лапой шею, как подобает большой собаке или зверю. Чад, Крис и Эдвин не спускают меня взглядов, от которых мне неловко и неуютно.

— Это все усложняет в разы, — вздыхает священник и проходит к столу. Садится, приглаживая сутану на животе и коленях. — И я не слышал, чтобы у обращенных были Нареченные Луной.

— А я вот не слышала об оборотнях! — клацаю пастью, и когда Эдвин улыбается моей вспышке агрессии, я закапываюсь под штору.

— Да, ситуация сложная, — голос у священника бесцветный и сухой. — Если у нее связь с твоими сыновьями, Ида…

— Нет у нас связи, — бубню в складки шторы.

— Есть и еще какая, — хмыкает Крис.

Молчание, а затем тишину прерывает жалобный всхлип Иды:

— Я так больше не могу.

— Ма, — устало отзывается Чад. — Что ты задумала?

— Ритуал очищения, — равнодушно отвечает священник. — Есть еще шанс излечить девочку от ликантропии. После полнолуния ее душу не спасти.

— Нет, — цедит сквозь зубы Эдвин.

— Он человек…

— Уже нет, — усмехается Чад. — Она сука. Наша сука.

— Я согласна! — выныриваю из-под шторы. — Не хочу быть оборотнем! Это не мое!

Крис недовольно прищелкивает языком и прыгает ко мне волком, но предугадав его подлую хитрость, я сбрасываю шерсть и встаю на ноги, передернув плечами.

— Нет-нет-нет, — наклоняюсь к наглой волчьей морде. — Может, в вас втюхалась мохнатая сучка, но не я.

Священник краснеет от моей наготы, отворачивается и закрывает глаза ладонью. Крис, привстав на задних лапах, пробегает влажным языком по губам и носу, и я, отпихнув его от себя, кутаюсь в штору:

— Что за ритуал?

Ида недоверчиво смотрит на меня, словно я отказываюсь от выигрышного лотерейного билета.

— Но после него я возвращаюсь домой.

Глава 25. Брачные игры

— Никакого ритуала очищения! — в столовую врывается разъяренный Герман и с кривым оскалом движется на священника, а затем вскидывает руку в сторону недовольной Иды. — Я тебе, дрянь, ремня всыплю! Она же твоя сестра! Сука ты бездушная!

— Она мне не сестра! — Ида вскакивает на ноги.

— Как и они мне не внуки! — от рева Германа трясется воздух, и он тычет пальцем по очереди в Криса, Чада и Эдвина. — Не внуки!

— Поверить не могу, но я соглашусь с этим маразматиком, — Крис откидывается на спинку стула. — Ма, так нельзя.

— Если она мне сестра, то вы, — Ида зыркает на сыновей, — то вы… вы…

— Отымели тетю? — кутаюсь в штору и отхожу к камину.

Ида в отчаянии кричит, и я хочу последовать ее примеру, но вместо этого с пыхтением пытаюсь поставить кресло на ножки, придерживая несуразную тогу из шторы на груди одной рукой. Ко мне молча шагает Чад и без лигих усилий переворачивает кресло и сердито смотрит в глаза. Без слов понимаю, что я могла попросить о помощи, и он не одобряет моей самостоятельности.

Ида всхлипывает и падает на стул. Герман щурится, усмехается и облизывает тонкие морщинистые губы:

— Кто-то тут у нас теряет власть?

— Заткнись!

— О, наслаждайся моментом, милая, — Герман садится за стол и разворачивается к дочери лицом. — Помнишь, как ты меня доводила до бешенства? А?

Сажусь в кресло, игнорируя Чада, который пробегает пальцами по моей шее, и он больно щиплет меня за мочку, требуя внимания.

— Ты мой племянник, извращенец бородатый! — отмахиваюсь от него.

— Инцест — дело семейное, — слышу скучающий голос Криса.

— Звучит гадко, — отвечает Эдвин.