Порог

Почему-то сейчас, стоило ему зайти в Интернет по любой причине, всплывали окна с упоминанием о Хроносе. В той или иной форме. В глаза настырно лезли сведения о знаменитых по всему миру часах — Гринвиче, Биг-Бене, кремлевских курантах. Мелькала реклама любых часов, от дорогих швейцарских до прикола «злой циферблат».

Его преследовало разноголосое тиканье. Вот, кажется, в комнате тихо, но стоило ему обратить внимание на звуки часов, как это тиканье превращалось в набат.

Внезапно он вспомнил, как невыносимо громко тикали часы у него в спальне. Ему показалось, что он слышит эти звуки отсюда, с первого этажа, из зальчика с камином, где он сидел на диване и слушал заполошные вопли, возвещающие его очередную победу. Победу?.. Почему же тогда так тревожно и страшно? Где эта легкость и то, что сейчас принято называть пофигизмом, которые были с ним всегда?! Может быть, это нервное расстройство? Он сходит с ума? Что за чушь. Не было с ним никогда такой ерунды. Это для рефлексирующих слабаков, тратящих время на сожаления, опасения и тому подобную ересь.

Он — победитель мира. Не на него ли, открыв рот, смотрела чернь в Средневековье, ожидая его приказа, благоволения или наказания?! Не к нему ли с тщетной мольбой о пощаде простирались руки в любой стране, в любом веке?! Не по его ли приказанию целые толпы низвергались в пучину ужаса, страдания и отчаяния, питая его и наполняя ощущением вседозволенности и безнаказанности? Весь мир принадлежит ему! Так было и будет всегда, пока он жив, а жить он отныне будет вечно — ему обещали. И для этого осталось сделать всего несколько шагов. Раздавить нескольких маленьких червяков.

Сама природа содрогалась и рыдала, когда светлые души невинных младенцев, которые уже никогда не выполнят своего предназначения, отлетали к своему Небесному Отцу. Их было семеро. Но теперь осталось всего трое. Провидение благоволит ему! С ним его удача. Если бы она покинула его, разве смог бы он с такой легкостью и ленцой справиться с тем, с чем справиться по определению невозможно — ведь младенцев, будущих апостолов Нового Мессии, должна была охранять Печать Всевышнего?!

И она охраняла бы, вздумай он действовать силой.

Но нет. За столько веков он понял, что люди в любую эпоху, в сущности, одинаковые, и движут ими одинаковые страсти и чувства. На то они и люди. Кого-то можно поймать на денежную наживку, кого-то на сострадание, кого-то просто на глупость и недальновидность. И они добровольно отдавали то, что, по определению, им и не принадлежало никогда — драгоценные минуты жизни тех, кто должен быть им дороже всего на свете — своих детей. Но, увы, так было прописано в правилах — эти минуты должны были быть отданы добровольно. А правила эти Жан-Жак де Бизанкур соблюдал.

И если бы не это чертово ощущение, что он с огромной скоростью скользит вниз по какой-то скользкой горловине, сопровождаемый издевательским тиканьем, он мог бы полностью расслабиться и почивать на лаврах.

«Что может меня остановить? Что?» — думал он и не находил ответа.

Значит, остановить его не могло ничего.

— Я уеду, и ничто меня не остановит, — горестно и тихо произнес он, вставая с диванчика в маленьком каминном зале «Приюта в скалах».

Он обвел взглядом собравшихся и, сгорбившись, как придавленный горем старик, поплелся собирать рюкзак. Вскоре он покинул гостиницу, оставив находящихся там людей в полной уверенности, что несет невосполнимую потерю, но внутри него все ликовало.

До тех пор, пока он не устроился в самолетном кресле в салоне первого класса. Там его начала бить крупная дрожь, и как он ни кутался в легкий плед, она не отпускала его. Попросить второй плед он не рискнул. И так стюардесса, заученно улыбаясь, смотрела на него довольно подозрительно. Он с трудом уснул, но на рассвете проснулся с воплем, напугав соседа. Ему приснились глаза, неотвратимо смотрящие в самую его душу. Окончательно проснувшись, он уже не думал о них.

Его ждала знойная Африка.

Глава 7 Кения. Найроби. Добродетель терпения и полосатая шапочка

— Как же я «люблю» эти бедняцкие кварталы, словно опять вернулся в четырнадцатый век, — пробормотал Жан-Жак-Альбин де Бизанкур, морщась от запаха жарящейся рыбы. Рыбой провонял, казалось, весь квартал.

«Как можно есть такую дрянь? — искренне недоумевал француз. — Это не станет жрать даже бездомная собака!»

Трущобы Кибера, самый неблагополучный, если не сказать опасный, район. Разумеется, чтобы его не убили сразу, Жан-Жаку пришлось стать похожим на местного. Значит, темнокожим, бритым наголо, с неполным комплектом зубов и несвежей футболкой. Так он ничьего внимания не привлекал, потихоньку дефилируя между сохнущим на веревках цветным тряпьем.

— Как же ты заботишься о чадах своих, — пробормотал он, кинув недвусмысленный взгляд в небеса. — Особенно о тех, кого должен беречь особенно тщательно. Вероятно, и впрямь охранные печати твои уже сломаны.