Порог

— Я дам тебе пять тысяч долларов. Пять, — улыбаясь, тихо, но внятно проговорил Жан-Жак, глядя на Камарию в упор. — Ты отдашь мне ребенка? И Абу сдохнет. Ведь ты этого хочешь?

— Хочу, чтобы сдох, — жалобно и доверчиво повторила она, словно просила подарка.

— А где Абу?

— Он там. — Она коротко выбросила руку по направлению к каким-то лачугам с синими крышами. — Все время полосатую… шапочку… носит…

Она вновь коротко зарыдала.

— Он был обдолбанный, — всхлипывая, пояснила она. — Он все время обдолбанный. Чтобы он сдох…

— Жизнь твоего ребенка здесь ничего не стоит, — печально сказала «волонтер». — Лучше ему быть там, где о нем должным образом позаботятся.

— Позаботятся, — повторила Камария Эбале и мучительно застонала. — Мне обещали за него тысячу долларов.

Снова слабый удар по собственной коленке.

«Тупая сука!» — про себя выругался Бизанкур.

— Ты отдашь мне ребенка? За пять тысяч долларов, — медленно повторил он, чтобы до нее, наконец, дошло.

— Пять? — Камария снова посмотрела на «блондинку» осмысленно.

— Пять.

— Я отдам тебе ребенка.

— Веришь, что с ним будет все хорошо?

— С ним будет все хорошо…

— Отдашь мне его три минуты жизни? И он будет счастлив.

— Я так устала… Отдам тебе три его минуты. — Она прерывисто вздохнула и вновь поперхнулась слезами. — Пусть только он будет счастлив.

— Будет. Отдай меньшее, получишь большее, — твердо сказал Жан-Жак. — Повтори. Это для твоего ребенка. Деньги — для тебя.

Он вытащил из сумочки деньги и развернул их веером перед собой.

— Отдай меньшее, получишь большее, — эхом повторила Камария, перестав терзать свое колено.

Бизанкур затаил дыхание — ведь именно эти слова он жаждал услышать и теперь не знал, возымут ли они должное действие.

Камария смотрела на деньги, потом ее взгляд снова сфокусировался на голубой эмблеме ЮНИСЕФ, украшавшей футболку «блондинки», и именно эта эмблема ее убедила. Она взяла деньги.

И тут же где-то послышалось эхо далекого раската, вслед за которым землю знакомо тряхнуло.

— Не может быть, — прошептал Бизанкур, поневоле улыбнувшись.

— Не может быть, — тупо повторила Камария, продолжая раскачиваться и прижимать к груди распотрошенную банковскую пачку, даже не понимая, что обнимает теперь деньги, а не ребенка. — Я так устала…

— Сейчас ты отдохнешь, — неопределенно пообещала девушка из ЮНИСЭФ.

Камария пребывала в каком-то своем мире, совершенно потерявшись от горя, и в голове ее, должно быть, путались воображаемые картины, смешиваясь с картиной реальности. Лицо ее было залито слезами.

И тут небо вдруг, знакомо дрогнув, извергло из себя потоки воды.

«Слезы — это всего лишь вода», — заметил про себя Жан-Жак, подхватив одной рукой одурманенного ребенка под мышку, а второй обнял Камарию, помогая ей встать.

— Иди в дом, — негромко сказала блондинка.

— В дом… — еле слышно повторила Камария, и глаза ее моргнули тяжело и сонно. — Я хочу спать.

Сопровождаемая Бизанкуром, она дошла под ливнем до своего ветхого диванчика и тяжело рухнула на него, неловко подвернув ногу. Жан-Жак сдернул висящее на крючке рваное полотенце и наскоро прикрыл Камарию, которая, бормоча, продолжала прижимать к себе деньги.

«Паноптикум, — подумал Бизанкур. — Хуже, чем в Средневековье».

Он изрядно вымок, однако… однако ему снова повезло. Он был везуч, как сам дьявол.

Ах, как бы хотелось Бизанкуру, чтобы смертью младенца можно было насладиться не спеша!

Но времени у него не было. Летать он не умел, становиться невидимкой тоже. А фигура молодой женщины, прижимающей к себе ребенка и убегающей под дождем, была бы слишком приметной мишенью для множества глаз, если бы он захотел унести Бапото с собой и повеселиться с ним должным образом — так, как он любил… Поэтому все произошло быстро, слишком быстро для нечестивых помыслов Бизанкура. Шейка младенца была слишком хрупкой… И любой, кто додумался бы высунуть нос в такую странную непогоду и сунуть его в полумрак лачуги, увидел бы на диванчике мирно спящих женщину и ребенка.

«Все же, что за странные игры у этих, с позволения сказать, воинов света? — думал Жан-Жак, отплевываясь водой и пытаясь покинуть трущобы в обличье неприметного чернокожего парнишки в больших, не по размеру, пластиковых тапках. — Позволять рождаться апостолам в семьях тех, кому он там на хрен не нужен… И так паршиво их охранять».

Конечно, Камария проснется. И, конечно, проснувшись, она поймет, что натворила. Возможно, даже подумает, что каким-то образом она сама убила своего ребенка. Но что будет с ней самой, Бизанкуру было уже абсолютно все равно. И если кто-то из ЮНИСЕФ и спешил сейчас на помощь маленькому Бапото — да пусть даже кто-нибудь из Светлых собственной персоной! — он опоздал. Поистине, добро столь слабо, что ему не место здесь, в этой юдоли греха, где только что не стало добродетели Терпения…

Какой же он везунчик! Если вдуматься, это просто невероятно. Даже ограбление банка и то кажется замороченным по сравнению с его нынешним предприятием.