Порог

— Вижу, ты не узнал меня, — шумно рыгнув и с энтузиазмом отхлебнув пива прямо из горлышка, кивнул вошедший. — Да и не мог узнать. А к тебе вот так вот запросто явился «первый ангел в первых небесах, король, свергающий королей земных, сидящий под древом Смерти, звонящий в колокола семи грехов».

Как только он произнес это, тотчас некая дымка заволокла взгляд Бизанкура, на время помутив зрение. Голова его знакомо закружилась, и он знал, что вновь увидит комнатку в отчем доме…

* * *

Вибрация нарастала, наполняя мучительным зудом все тело. Зубы Бизанкура стучали, словно стекла в грозу, скулы свело немыслимой оскоминой, и под кожей безумно заныли тысячи яростных нот, сливающихся в одну дикую какофонию.

Воздух наполнился шелестом и стрекотом, и полчища саранчи ворвались в его жилище. И тут же в самую мелкую щель, в самое ничтожное отверстие стали просачиваться насекомые. Некоторые расползались черными тонкими ручейками по потолку, стенам и полу, некоторые, словно нетерпеливые щенки у кормушки, толкаясь, вливались в общий поток шуршания, дребезжания и писка, сводящего с ума. Поток, казалось, был нескончаем — трещали жесткие бронзовые крылья жуков, мягко шелестели прозрачные мантии поденок, неизвестно как появившихся здесь в эту пору, шустро перебирали маленькими лапками мокрицы, спешили косиножки, гудели огромные синие мухи.

О-о, мухи! Их было больше всего, сердито гудящих на одной ноте и жужжащих над самой поверхностью пола, они настырно протискивались в любое свободное пространство, которого на полу становилось все меньше и меньше. Переливающиеся, колышущиеся волны подбирались к самым ногам, образовывая живой ковер. И вот, словно до конца заполнив каждую половицу, беспокойно двигающееся, изменяющееся каждую секунду, сверкающее месиво фонтаном взлетело к потолку, формируя почти человеческую фигуру. Голову ее венчали большие изогнутые острые рога, волосы пышным потоком струились ниже лопаток, покрывая все тело до самых пят. Длинный и толстый хвост, украшенный кудрявой кистью, лениво шевелился, подобно хвосту сытого льва. Глаза, непомерно большие и страшно расширенные, уставились прямо на младенца Бизанкура, но почувствовал этот взгляд и взрослый Жан-Жак.

Из спины чудовища меж тем, неспешно разворачиваясь, выползло два прозрачных слюдяных крыла, на глазах покрывавшиеся сеткой кровавых сочащихся трещин. Продолжая изменяться, крылья эти приобрели сначала белый цвет, затем зеленый, из-под них начали бить струи пламени, а затем они окончательно преобразились и стали напоминать огромные перепончатые крылья летучей мыши. Чудовище отрастило шесть суставчатых верхних конечностей, покрытых длинными жесткими волосками и увенчанных парой черных коготков каждая. Стройные и мускулистые ноги его утопали в ковре из насекомых, и было совершенно непонятно, венчаются ли они копытами, когтями или обычными пальцами, а через несколько секунд они превратились в перепончатые утиные лапы, в точном соответствии с рисунком из средневекового бестиария.

Словно сами собой, белые стены стали постепенно испещряться кровавыми отпечатками человеческих ладоней, и запах стал иным. Странно, но запах испражнений тысяч и тысяч маленьких козявочек напоминал в своей концентрации мускусную вонь зверинца. Мухи — те, что остались не у дел после «постройки» тела своего хозяина, — летели к этим отпечаткам, опускаясь на них, перекрывая красное иссиня-черным. Отец Игнатий уверял, что мухи эти, везде сопутствующие своему владыке, Вельзевулу, не что иное, как нечестивые души, вынужденные вечно странствовать за своим адским повелителем, не находя упокоения.

Добрые католики обычно взывали о помощи к святому Франциску, который, как известно, признан был небесным противником Баал-Зебуба.

А шелест и гул продолжали нарастать, потому что фигура демона пришла в движение, преисполненное звериной и устрашающей грации. Крылья, хлопающие подобно парусам, гоняли по комнате запах тлена и амбры.

— Ворота неба, Бары небесные, крепленья небесные, затворы небесные, — раздался голос, сотканный из тысячи голосов, — я открываю, я раздвигаю, я убираю. Я ЗДЕ-ЕЕСЬ… Вельзевул, твой хозяин и покровитель, явился тебе!

И чудовище, исторгнутое адом, протянуло шесть своих конечностей к ребенку. Оно бережно приняло крохотное тельце в свои объятия и покачало его, как не способна качать даже самая нежная мать.

— Я, первый ангел в первых небесах, король, свергающий королей земных, сидящий под древом Смерти, звонящий в колокола семи грехов, говорю тебе: дитя, будешь наделен ты властью и силой. Долог будет жизненный путь твой и велики, беззаконны и страшны будут перед людьми деяния твои.

Голос, а точнее, голоса Вельзевула, звенящие натянутыми струнами, как арфа преисподней, звучали воркующе и вкрадчиво, точно пел он колыбельную: