Порог греха

Святой отвечал: «Я слагаю песни и пою их; и когда я слагаю песни, я смеюсь, плачу и бормочу себе в бороду: так славлю я Бога. Пением, плачем, смехом и бормотанием ставлю я Бога, моего Бога. Но скажи, что несёшь ты нам в дар?»

Услышав эти слова, Заратустра поклонился святому и сказал: «Что мог бы я дать вам? Позвольте мне скорее уйти, чтобы чего-нибудь я не взял у вас!»

Так разошлись они в разные стороны, старец и человек, и каждый смеялся, как смеются дети. Но когда Заратустра остался один, говорил он так в сердце своём: «Возможно ли это! Этот святой старец в своём лесу ещё не слыхал о том, что Бог мёртв».

И далее крупными буквами выделялся вскрик автора:

«Кто же я на этом белом свете? Я, Алесь Вацлавич Штефлов? Ни медведь среди медведей, ни птица среди птиц, ни рыба среди рыб, ни человек среди людей. Но, может быть, человек среди зверей? Как же больно! Как же больно осознавать это! Может быть, я пойму к концу этого повествования?»

С прогулки вернулся Алесь.

– Наслаждались моим «шедевром»?

– Вы мне разрешили. Или я не так поняла?

– Читайте, читайте, – успокоил её Алесь, – но поначалу примите баньку! А завтра поплещетесь в минеральном источнике. Совмещать и то и другое не советую: очень существенная нагрузка на сердце!

Ксения парилась недолго, большую часть времени лежала в предбаннике на набитых сухими травами матрасе и подушке, источающих аромат лета. Наслаждалась счастьем никуда не спешить, ни на кого не оглядываться, ничего не бояться. У неё, как после рюмки хорошего вина, слегка покруживалась голова и почему-то хотелось плакать.

От предложенного Алесем ужина Ксения отказалась – они почаёвничали сухариками с малиновым вареньем.

Алесь постелил ей на топчане. Пошутил: если её смущает ночное сообщество двух холостяков, то они могут перекантоваться в бане. Не смущало. Алесь с Андаканом улеглись. Ксения уселась за стол. Каждая минута пребывания здесь казалась ей драгоценной, и она не хотела терять время.

Ксения перелистала дневник Алеся:

«Я хотел такой свободы и получил её. Я буду жить в тайге, пока не выправлю душу. А выправлю ли? Чем? Как? Достаточна ли свобода во взаимодействии с миром природы? Может быть, необходимо что-то ещё?»

«Мы не можем в этом чудном мире устроиться по-людски. Мы всё подвергаем жестокому насилию: землю выворачиваем наизнанку, воду загаживаем, воздух отравляем ядовитыми дымами, с животными обращаемся как с машинами, а с людьми – как с животными».

«Тайга живая. И более всего она привечает душу страдающую».

То и дело западая на философские рассуждения, автор ставил вопросы перед собой. Он постоянно сомневался в себе. Ксения никак не могла уловить стержень его характера, определяющий и мировоззрение. Чуть-чуть завесу приоткрыла последняя запись:

«Жертвенное желание Христа добровольно пойти на крест сродни безумию! Не зря же апостол Павел не без горечи замечал, что здравомыслящему человеку это трудно понять. Вот почему церковь почитала юродивых, считая их людьми более близкими к небу, чем простых смертных со здравым умом.