Порог греха

До вечера он ходил сам не свой: то копну сена подправит граблями, то зачем-то прясла обойдёт подёргает, то поленницу дров начнёт перекладывать. Не находил себе места и Алесь. Они то и дело натыкались друг на друга. Вдруг Афанасий хлопнул оберучно себя по бедрам, показывая, какая славная мысль осенила его голову, и закричал Алесю, который в это время чистил скребницей Каурку.

– Слушай, Леська! А давай мы Новый год сёдни стретим, а? Кто нам запретит? Мы тута сами себе царство-государство!

Алесю ни разу в жизни не приходилось встречать любимый праздник в тайге. Как можно отказываться? Да ещё неизвестно, что с ним будет дальше!

– Здорово придумал, дядя Афоня! – откликнулся Алесь.

Они бросились встречь друг другу и, обнявшись, покружились на месте.

– Ёлка эвон за домом, – показал Афанасий рукой, – живьем растёт. Не надо в лесу рубить, нарядим!

Уже много лет Афанасий отмечал праздник только в обществе животных, но ёлка была всегда. На этот случай у него были и многолетние, или, как он сам говорил, пожизненные украшения: вырезанные из жести и консервных банок фигурки зверей, птиц, рыб, деревьев, разных машин; мишуру заменяла сцепленная металлическая стружка (разжился как-то на заводе), а звезду выпелил лобзиком из плексигласа с небольшой полостью внутри для маленькой (от карманного фонаря) лампочки, её он окрашивал в красный цвет и присоединял к батарейке. Деда Мороза вырезал из осинового полена чуть ли не в метр высотой. Правда, стороннему глазу было трудно определить в нём главного хозяина зимы, но важно, что сам Афанасий знал, под какой угол клин заколачивается. От неизменной же спутницы Деда Мороза – Снегурочки он отказался вовсе: «Я без бабы, пусть и Дед горюет в одну голову!»

Приготовления к торжеству закончили в полной темноте. В половине двенадцатого распалили костёр. Неподалёку примостили широкую лавку, покрытую рядном. На неё поставили нехитрую снедь: хлеб, солёные огурцы с капустой, варёную картошку, сушёное мясо и жареную рыбу. Две алюминиевые кружки, бутылку водки и бутылку настойки на лечебных травах. Для Каурки Афанасий приготовил большой ящик дроблёных сухарей («Пусть ест, сколько душа пожелает!»), а Манерке – пару кочанов мороженой капусты и горку морковки. А Атас должен был довольствоваться с хозяйского стола.

Каурка притопал по первому свистку Афанасия, обнюхал редкое и дорогое для него лакомство, захрупал, благодарно покачивая мордой. Манерку пришлось тащить к костру за рога. Она дичилась огня, мекала, пыталась буднуть. Но, ткнувшись мордой в желанную кормёжку, успокоилась.

В свете костра все железки, навешанные на ёлку, засверкали волшебством, может быть, даже и лучше, как показалось Алесю, чем на городской гостье-таёжнице. И звезда светилась с какой-то притаённостью, тепло и ненавязчиво, особенно на фоне одноимённых светил, горящих в небе.

Афанасий налил в свою кружку водки, в Алесину плеснул настойки:

– Ничего, маленько можно! Токо на пользу будет! Я ей, паря, от хворей лечусь – драгоценность! Ну, за уходящий!

Ожгло до слёз горло. Покатилось по нутру и разлилось приятной теплотой. Чуть качнулась ёлка. Поплыли звёзды. И так вдруг хорошо стало Алесю! Никаких забот и печалей, такая радостная лёгкость: взмахни руками – и полетишь! Он несколько раз перепрыгнул костёр. Повисел на шее Каурки, целуя его в мяготь над верхней губой. Схватил в охапку Атаса, покатался с ним по земле.

Афанасий повторно наполнил свою кружку водкой, повторно плеснул настойки Алесю. Лёгкость пропала, как-то затяжелели ноги. Земля начала покачиваться. Алесь сел на чурку.

– Ты, Алеська, хорошенько закусывай, а то спьянеешь!

Алесь пожевал кусочек мяса. Есть ему почему-то не хотелось. И, глядя в костёр, он машинально принялся кормить мясом и рыбой Атаса. Шум в голове перерастал в пчелиное жужжание. Тело цепенело. Не хотелось ни шевелиться, ни думать. Из этого состояния его вывели выстрелы, прозвучавшие один за другим. Это Афанасий сходил в дом за двустволкой и салютовал празднику. Манерка испуганно мекнула и бросилась со всех ног в стайку. Атас залаял.

– Цыц! – прикрикнул Афанасий. – Впервой, что ли? – он перезарядил дробовик, доставая патроны из кармана полушубка, протянул его Алесю. – На, пали!

Ружьё показалось Алесю необычайно тяжёлым, и он вернул его Афанасию. Тот, медленно заряжая и вздымая ствол, выстрелил ещё десять раз. Потом, задрав голову к небу, долго вглядывался в матовое сеево млечного пути.