Порог. Повесть о Софье Перовской

Потом (все глядя на доброе и печальное лицо государя) она подумала вдруг о том, какой дивный конфуз вышел бы, доложи ему сейчас кто-нибудь, что в его присутствии и вдобавок от его имени — «по указу его императорского величества», так ведь значится в свидетельстве — торжественно возводится в сан фельдшерицы не просто дворянка Софья Львовна Перовская, дочь действительного статского советника, а опасная государственная преступница, привлеченная к ответственности за участие в «Большом обществе пропаганды» и лишь до суда отпущенная на поруки к родителям; Но нет, ничего такого, разумеется, не могло случиться: лишь один человек здесь знал, что она за птичка, но это был устроивший ее на курсы доктор Бетлинг, старинный друг семьи.

А поработать в бараках для раненых ей тогда так и не пришлось. Вызвали в полицейскую часть, вручили повестку — немедленно отправиться в Петербург, предстать перед судом. Следствие тянулось так долго (без малого четыре года), признаться, Соня уже не верила, что возможен суд. Ничего нелепее такого разбирательства нельзя было придумать, слишком оно шито белыми нитками, дело о «преступной пропаганде», дело, по которому в одном только семьдесят четвертом году арестовано в тридцати семи губерниях почти две тысячи человек. Мыслимо ли было (так, по крайней мере, казалось ей) объединять в одном деле столько людей, притом не только не связанных друг с другом, но подчас вообще незнакомых?.. Между тем следствие, вопреки здравому смыслу, шло и шло, и вот ее вызывают на суд…

Заехав на денек в Приморское (там же, в Крыму) попрощаться с родными, она, как могла, успокаивала маму — бедняжка, та совсем извелась, плакала не переставая. Скорее всего меня оправдают, говорила она маме; разве отпустили бы на поруки, тем более после полугодового заключения, если бы собирались снова посадить в тюрьму?.. Мама кивала, говорила — да, да, конечно, иначе не может быть, а сама явно ничему этому не верила, плакала и плакала, и всю дорогу в Петербург Соня только и думала что о маме, о том, сколько горя доставляет ей невольно…

Петербург ошеломил своими новостями. Она часами молча сидела с прикушенной губой: то, о чем рассказывала, не скупясь на подробности, Лариса, жена Синегуба, до сих пор томившегося в Петропавловке, казалось мучительным, кошмарным сном…

Многие арестованные уже не предстанут перед судом: не выдержав жутких условий одиночного заключения, одни погибли от болезней, другие — покончили с собой, третьи — сошли с ума. В этом скорбном мартирологе значится имя и Миши Купреянова, такого юного, такого талантливого… Вновь арестован Марк Натансон… Недавний процесс 50-ти закончился жесточайшей расправой: пятнадцать человек, в том числе шесть женщин, приговорены к длительной каторге.

Героически, другого слова не найдешь, вели себя на этом процессе Софья Бардина и Петр Алексеев! Отлично зная, к чему это может привести, они не побоялись в своих речах бросить открытый вызов. Бардина говорила в заключительном слове о том, что, какова бы ни была ее участь, она не просит у судей милосердия и не желает его. Преследуйте нас, как хотите, говорила она, я глубоко убеждена, что такое широкое движение не может быть остановлено никакими репрессивными мерами; за нами сила нравственная, сила исторического прогресса, сила идеи, а идеи, как известно, на штыки не улавливаются…

Бардину Соня не знала лично. Зато Алексеев, Петр Алексеев, хорошо был известен ей. Той осенью (было это в семьдесят третьем) она с Сергеем Синегубом и Тихомировым поглощена была пропагандой среди питерских рабочих, даже поселилась (чтоб быть к ним поближе) на заводской окраине за Невской заставой. И вот как-то вечером явились на квартиру к Синегубу трое незнакомых — ткачи с суконной фабрики Торнтона. Один из них — он-то и оказался Алексеевым — объяснил, что, прослышав вот о даровом обучении рабочих, они пришли просить пообучать и их; вообще-то они уже умеют читать, даже и пишут, но уж больно охота познать, что это за такие науки — еография и еометрия. Заниматься с ними (и, разумеется, не только «еографией» с «еометрией») вызвалась Соня, но занятий было не так уж много: ее вскоре арестовали.