Порог. Повесть о Софье Перовской

Да, да, дружно закивали бородатые ее ребятки, да, все теперь прекрасно; молодец, Сонюшка, — такое выдержала… И Соня вдруг поняла, что, пожалуй, они больше рады сейчас тому, что она наконец отошла, — с удивлением поняла, что даже пожар, видимо, не так напугал их, как ее недавнее, близкое к шоку состояние. Догадка ее очень скоро подтвердилась, Удостоверясь, что Соня и правда оправилась как будто от пережитого, весела вот даже, они, ровно ничего не произошло, заторопились вниз, в подкоп к себе. Она была далека от того, чтобы упрекать их за это, да и не за что упрекать, наоборот — весьма это похвально, что никакие, самые пусть экстраординарные обстоятельства не могут отвлечь их от дела; скорей всего, то была досада на самое себя; она невольно позавидовала им: насколько же они крепче, нежели она.

И тоже занялась делами: что б там ни стряслось, а ужин готовить надо, от этого не убежишь. Так… картошка, мясо, лук… а где соль? да вот же она, под рукой… Знатное жаркое получится, хорошо; совсем отощали ребятки, пусть хоть сегодня полакомятся. Она с умыслом, специально наводила себя на обыденное — в надежде, что так ей скорее удастся — избавиться от зловещей картины, которая, как наваждение, все стояла перед глазами. Она видела себя почему-то со стороны, видела с какой-то верхней, очень высокой точки: она стоит в легком ситцевом своем платьице, не ощущая ни дождя, ни ветра, стоит на пути огня с иконой в руках… и пусть огонь накроет ее, поглотит в пылающее свое лоно, пусть суждено ей живьем сгореть в том огне — нет, не сдвинется она с места, не сдвинется…

Ни о чем таком она, понятно, не думала в ту роковую и смертельную минуту; наверное, даже и страха не было тогда у нее; она и впрямь, пожалуй, верила, будто ее икона чудотворная… Но так уж устроен, должно быть, человек: пускай в момент опасности он и действовал бездумно, неосознанно, подчиняясь лишь инстинкту, но потом — раньше ли, позже — все равно не избегнешь обдумыванья того, страшного. Да, этого не избежать, со смирением в душе подумала Соня; единственное, что нужно теперь, — не дать разыграться воображению… все-таки ее оледенил ужасом этот неестественный взгляд на себя сверху…

Сделала еще одну попытку отвлечь себя — стала перебирать события последних дней. Не потому, что надеялась отыскать здесь что-нибудь такое, что могло бы внести ей. в душу отраду или спокойствие: вся неделя была до отчаянности трудная, беспросветная. Тем не менее ей почему-то казалось, что мысли пусть о нешуточных, но все же естественных, привычных трудностях и тревогах помогут ей если не вовсе вытеснить, то хотя бы отодвинуть несколько, посторонить бредовую явь недавнего потрясения.

— Ну что ж, — как бы подталкивая себя, сказала она вслух.

Двух мнений быть не могло: из всего случившегося за последние эти дни не было ничего важнее известия о том, что Александр II решил, по причине жестоких штормов, отказаться от первоначального своего намерения возвращаться из Ялты морем и, таким образом, не проедет через Одессу. Сомневаться в истинности этого сообщения, увы, не приходилось: его прислал Пресняков, специально находившийся в Симферополе, чтобы вовремя дать знать о выезде царя. Следовательно, одно из трех намечавшихся нападений на царский поезд отпадало; это тем более было обидно, что Фроленко, поселившийся под видом железнодорожного сторожа в 12 верстах от Одессы, давно уже, раньше всех, подложил динамит под самые рельсы, оставалось только в нужный момент замкнуть провода гальванической батареи…

Но что же, нужно приспосабливаться к новым обстоятельствам. Здесь, под Москвою, динамита было явно недостаточно: два пуда; если учесть, что подкоп по необходимости (иначе рухнет галерея) велся на глубине аршина с четвертью, да плюс к этому еще столько же, по меньшей мере, занимала насыпь железной дороги — стало быть, мину от рельсов будет отделять два с половиной, а то и все три аршина; да, никакой не было уверенности, что сила взрыва, произведенного имеющимся динамитом, окажется достаточной, чтобы разворотить рельсы. Рассчитывали получить недостающий динамит из-за границы, но где он, тот динамит, поспеет ли он к решающему дню? Пришлось отправить тогда Гольденберга в Одессу — забрать у Фроленко и привезти пода не нужный теперь там динамит.

Уже дня четыре прошло, как уехал Гольденберг; возвращения его ждали со дня на день. Оставшиеся работали не щадя себя: скорей, скорей, как можно скорей! А людей — мало; да и не каждому, как обнаружилось, под силу работать в галерее. Морозов, к примеру, и трех дней не проработал — свалился, дала о себе знать слабая грудь. Бедняга, как тяжко переживал он свое бессилие, как не хотел уезжать; выпроводить его стоило немалого труда. Подумав о Морозове, Соня не удержалась от улыбки: мальчик, какой все-таки он еще мальчик! Уезжая в Петербург, он прихватил с собой, в качестве реликвии, небольшой камень, добытый при раскопке… Соня с молчаливым неодобрением отнеслась к этому — может быть, из суеверия.