Порог. Повесть о Софье Перовской

— А я, знаете, должен сегодня вечером уехать в Одессу. (И действительности же он уезжал в Петербург.)

Лицо вдовушки при этих словах вытянулось, побледнело.

— Так скоро, так неожиданно! Но, надеюсь, не насовсем?

— Нет, на несколько дней. Даже сундук свой оставлю нас, если вы не возражаете.

— Что вы, напротив. Это хорошо. — Она опять оживились. — Только вы ведь не будете там искать места? Устраивайтесь у нас в Харькове. Право, это лучше, чем в Одессе. Да разве дурно здесь вам жить, у меня?

Морозов заверил ее, что ему здесь отлично живется и он непременно возвратится. Но… перед отъездом он все-таки холтел рассчитаться с нею, таковы его принципы. И положил на садовый столик плату за месяц.

Вспыхнув, она оттолкнула бумажку.

— Не хочу, не хочу никаких денег! Как вам не совестно, возьмите тотчас назад!

Но денег он не взял и пошел укладывать свои вещи.

Она сидела опечаленная, когда он вышел с дорожным саком в руке.

— Я вас провожу! — пылко воскликнула она. — Вы ведь мне не откажете в такой малости?

Он не сумел ей отказать, не нашел причины; она накинула шаль и пошла провожать его на вокзал. Опасаясь, что ее могут арестовать вместе с ним, он все же уговорил ее вернуться с полдороги, сославшись на то, что ему еще нужно зайти к приятелю.

Вспоминая все это, Соня с удивлением обнаружила, что это только сейчас история с Морозовым повернулась своею комической, забавной стороной: тогда, в Харькове, все отнеслись к случившемуся сугубо драматически, как к ненужному и, несмотря на все предосторожности, опасному осложнению; и совсем не до шуток было. Зато сейчас, перебирая полузабытые уже подробности, дали себе волю. Неловкие и смешные оправдания Морозова лишь подливали масла в огонь.

— Вот расскажем Ольге, каков ты есть, что тогда делать будешь, сердцеед несчастный?

Гриша Гольденберг неожиданно спросил: как же все-таки получилось, что так долго готовившееся нападение на конвой кончилось неудачей? Гриша еще сказал, что, сколько он ни раздумывал об этом, он до сих пор не может понять, что помешало успеху; собственно, он давно собирался спросить, да все не было случая, а тут такая возможность: добрая половина участников того нападения в сборе… Соня искоса посмотрела на него: о, этот Гриша великий мастер задавать невозможные вопросы! Ну что ж, посмотрим, какие объяснения дадут ему ее сотоварищи по харьковскому делу, посмотрим. Кроме нее, Сони, здесь трое «харьковчан» — Михайлов, Баранников, Морозов.

Пока длилась пауза, Соня отметила, до чего же легко Гольденбергу удалось сбить разговор с веселой ноты дружеского розыгрыша. Вероятно, он и сам не ожидал такого эффекта; немного спустя, может быть ощутив некоторую бесцеремонность своего вопроса, он заставил себя рассмеяться, сказал, что совсем не хотел посыпать соль на рану, так что заранее просит пардона; давайте-ка о чем-нибудь другом… ну, хоть о том, не пришло ли время испробовать бурав, это должно помочь в подкопе… Намеком на болезненность затронутой им темы, разумеется, он лишь усугубил неловкость. Теперь-то уж тем более невозможно стало отмолчаться!

Первым заговорил Саша Баранников; не о бураве, конечно, — о нападении на конвой. Он кратко обрисовал обстановку, в которой произошло нападение; иначе не понять, сказал он, многого Иначе не понять. Особенно он подчеркивал быстротечность происходившего…

Когда повозка с жандармами остановилась (ее остановил Баранников), Фроленко выстрелил, но промахнулся. Тогда выстрелил Баранников, и один из конвоиров, сидевший напротив Войнаральского, раненный, повалился на дно повозки, лицом вниз. Испуганные лошади понеслись что есть мочи. Баранников бросился в свою бричку, помчался следом, тут же, впрочем, поняв, что догнать не удастся. Фроленко еще стрелял, но так же безуспешно, как и в первый раз. Осталась надежда на Квятковского, ехавшего верхом на лошади. Он сумел догнать жандармов, на всем скаку выпустил их лошадей все шесть пуль из своего револьвера, но раненые лошади припустили еще быстрее… На все про все, опять подчеркнул Баранников, едва ли ушла и минута.