Порог. Повесть о Софье Перовской

Так, с шуточками да прибауточками, и коротали вечер. Соня сидела тихая, умиротворенная, все больше молчала. И все, что слышала, все, о чем думала, окрашивалось в радужный, беспечальный тон. Слава богу, уже вечер, — тоненькой ниточкой струились свои, отдельные от общего разговора, мысли; старик-водовоз — опять же слава богу — занедужил, верно (впрочем, вспомнилось нечаянно, бывали и прежде дни, когда водовоз не появлялся со своей бочкой); теперь осталось дождаться ночи, и если все удастся, как нужно, если, стало быть, никто не проследит нас и мы сумеем беспрепятственно устранить промоину — вполне тогда можно будет забыть все муки и треволнения сегодняшнего страшного дня, сегодняшнего и вчерашнего, все забыть и счесть, что само провидение на нашей стороне. Еще она думала о том, что раз уж вышло так, что два дня прошли впустую, теперь придется работать еще больше, чем прежде, еще быстрее, иначе можно не успеть: ведь царский поезд может проследовать в любой момент, точной даты тут нет, все зависит от одного человека — самого царя; приезд Морозова, в этой связи, очень кстати — еще пара рук; а не сегодня-завтра должен вернуться из Харькова двужильный Ширяев, так что, глядишь, все и образуется…

Думая о своем, она едва не пропустила момент, когда разговор перекинулся на давнее-предавнее: почему-то зашла вдруг речь о харьковской попытке освободить Войнаральского — летом 78-го года. Повод для этого разговора был случайный. Саша Баранников, продолжая незлобиво посмеиваться над Морозовым, вспомнил, как того чуть не оженила на себе краснощекая вдовушка, у которой Морозов имел несчастье снять комнату, — как раз в Харькове это было.

Соня невольно улыбнулась: история, приключившаяся с Морозовым в Харькове, и впрямь была забавная…

Побег Войнаральского обставлялся с исключительной тщательностью. В разных местах города были сняты три квартиры. Михайлов и Соня держали так называемую «конспиративную» квартиру, в которой предполагалось скрыть Войнаральского, а в случае надобности укрыться и самим; Михайлов играл роль богатого помещика, Соня была при нем «горничной». Существовала и запасная, тоже секретная, квартира — на случай провала первой; ее держали Баранников и Маша Оловенникова. Третья квартира (ее назвали «центральной») предназначалась для хранения оружия, костюмов армейского и жандармского офицеров, седел, уздечек, а также для совещаний и сборов участников нападения. «Хозяином» этой квартиры и был Морозов.

Домик, в котором он поселился, казалось, был всем хорош: расположенный в конце глухой окраинной улочки, он давал возможность легко скрыться от преследования; сени делили дом на две изолированные половины — в одной жила сама домовладелица, офицерская вдова лет под тридцать, с кухаркой, в другой, имевшей отдельный вход, жил-поживал под видом землемера, ищущего подходящее место для службы, Морозов, — больше никого в доме не было. Морозов, любитель поболтать, и вообще-то легко сходился с людьми, а тут, явно перестаравшись, он и вовсе покорил своей жантильностью и отменными манерами весьма, к слову сказать, недурную собой вдовушку. Они часто чаевничали вместе по утрам и вечерам в садике среди роз; угощая его собственноручно приготовленным вареньем, она рассказывала ему местные новости, заводила чувствительные разговоры, неизменно сводя их к сильно, должно быть, занимавшей ее теме любви, — особенно ее интересовало мнение постояльца о том, существует ли на свете вечная любовь…

Очень скоро столь повышенное внимание хозяйки к его персоне стало тяготить Морозова. Когда же ее намерения стали достаточно очевидны, он не на шутку испугался. Прибежал на конспиративную квартиру: съеду, я должен немедленно съехать с этой квартиры!.. В тот момент никому, само собой, и в голову не приходило зубоскалить над бедным Морозовым; положение и правда было серьезное: ведь стоит Морозову исчезнуть (а после Нападения на конвой он уже не сможет вернуться в ее дом), как вдовушка эта, пусть из добрых побуждений, пусть движимая беспокойством за него, тотчас бросится в полицию. Но в конце концов сообща рассудили так: добро хоть в эти, оставшиеся до нападения дни она не станет ни о чем доносить полиции, а дальше… дальше что-нибудь придумаем…

Отбить Войнаральского не удалось. Не медля нужно было покидать Харьков, где, нетрудно догадаться, полиция поднята уже на ноги. Поневоле вспомнили о хозяйке Морозова, ведь в ее доме оставался сундук, где хранился жандармский мундир, сабля, какие-то еще вещи, которые как можно дольше не должны были попасть в руки полиции. Морозов, как ни опасно это было, отправился в вдове — попрощаться и тем самым успокоить ее относительно своего благополучия.

Сцена прощания, в изложении самого Морозова, выглядела так. Он вошел в сад, где сидела хозяйка и вышивала; увидев его, она улыбнулась.

— Это для вас! — пряча за спину свою вышивку, сказала она, влюбленно глядя на него.

— А это что?

— Не покажу, даже не просите — не покажу. Потом, когда будет готово! Потерпите…

Времени было в обрез; Морозов без подготовки обрушил на нее свою новость: