Порог. Повесть о Софье Перовской

Точно так же невозможно отрицать и то, что мирные в прошлом пропагандисты условиями самой действительности приведены к необходимости вступить в кровавый бой. Но — убийства! Не единичный акт возмездия (каким был, скажем, выстрел Веры Засулич), а целая система, чуть ли не единственный род деятельности!.. Добро еще, если покушение на государя сразу же увенчается успехом. А если нет? Тогда что — опять и опять? И не получится ли в конце концов так, как предрекал в одном жестоком споре Плеханов, — что, уйдя в террор, организация поневоле будет вынуждена покидать одну за другой все наши старые области деятельности, подобно тому как Рим покидал одну за другой свои провинции под напором варваров?..

Вот почему, Гриша (незаметно для себя она уже как бы впрямую говорила с ним), вот почему я не с вами. Но — и не с ними. Неужели и теперь не ясно? Ведь все очень просто: поступать против совести — только из опасения, что кто-то не так посмотрит на тебя, — этого я не могу, не умею… «А почему, в таком случае, ты все же пошла с нами на это?» — не спросил, но вполне мог бы спросить ты. Да, это вопрос! Ей как-то даже не по себе стало, когда вместо Гольденберга осмелилась спросить себя об этом, — испугалась, что не сможет внятно объяснить столь явную нелогичность своих поступков. Но хорошо, Гриша, я постараюсь все же ответить. Постараюсь. Если не тебе, так себе хоть. Может быть, на этот раз удастся…

26 августа — ты, конечно, помнишь тот день. С утра было жарко, душно, к вечеру прошла гроза… Я тоже жила тогда в Лесном, у Аннушки Корбы; мы с нею долго не укладывались спать — знали, что неподалеку, на общественной квартире, которую держали Квятковский и Соня Иванова, проходит в это время заседание Исполнительного комитета, заседание, где должно решиться, продолжать ли покушения на генерал-губернаторов или сосредоточить все силы на одном государе. Совсем поздно пришли Михайлов и Желябов — оттуда, с заседания; сказали, что Александру II вынесен смертный приговор. Споров не было, решение принято единодушно. Сообщили они также, что установлены и пункты нападения на него — Одесса, Александровск, Москва. Зачем так много? А чтоб осечки не вышло! Исходили из того, что государь, находящийся в Ливадии, на обратном пути в Петербург Обязательно проедет через эти города, и в каждом из них его будет ждать смерть. Еще они сказали, что для осуществления этого предприятия в таких масштабах явно не хватает наличных сил, придется, видимо, обращаться за помощью к «Черному переделу»… И все. Больше ничего и этот вечер не сказали. Аннушка предложила им чай, но они отказались, сославшись на поздний час.

Соня не сомкнула в ту ночь глаз, все думала, взвешивала. Одно из двух: либо остаться ей в стороне и тем самым обречь себя на полное бездействие — ведь у «деревенщиков» не было пока ни малейших зацепок в деревне, — либо примкнуть и народовольцам, но примкнуть на время, для участия лишь и этом покушении, не связывая себя обязательствами на дальнейшее… Прельщало ее то еще, что при такой продуманности плана покушения была надежда разом покончить царем и тем облегчить условия работы в деревне…

Вот такие, Гриша, были у меня резоны, когда наутро я попросила сделать меня хозяйкой московского дома, — не мне судить, насколько они убедительны. Вполне возможно, что со стороны (тем более в глазах человека, который, подобно тебе, не знает сомнений) все это выглядит жалким лепетом, что ж. Во всяком случае, мне тогда казалось (нет, не только тогда, — сейчас тоже, тоже!), что, поступая так, я ни в чем не изменяю своим убеждениям. Не знаю, известно ли тебе, что перед отъездом в Москву я передала чернопередельцам имевшиеся у меня связи в провинции и мало того, что отдала им все свои деньги, познакомила их еще с некоторыми состоятельными лицами, сочувствовавшими деятельности в народе?.. Вот так-то!

..Задумавшись, едва не проехала свою станцию, даже зычного оповещения кондуктора не слышала, умудрилась как-то; если бы в последний момент не взглянула случайно в окно, так бы и проехала.

Шла по базару, из ряда в ряд, купила сперва яйца, целую корзину, потом мясо, потом зелень, потом муку — все делала, автоматически, думая совсем о другом. Вспомнила вдруг, с какой категоричностью она осудила Гольденберга за то, что для него не существует ни в чем неясностей. Поспешный вывод…

Да, сложность не всегда поддается упрощению. Должно быть, верно и то, что этого вообще не следует делать. Но разве ясность обязательно противоречит сложности? Не вернее ли, что в любой сложности должна быть своя ясность, недвусмысленность? Она не щадила себя, подумала даже: а что, если все ее рассуждения о сложности, которая будто бы непостижима, всего-навсего попытка, пусть и неосознанная, увернуться от ответа?.. Нет, ответ есть: ей больше всего сейчас именно нужна ясность, определенность…