Порог. Повесть о Софье Перовской

Занемела рука. Ах да, она все держит корзину на весу! Теперь это излишне. Кончился булыжник, выехали уже на окраину, еще немного — покажется наш переезд… Она опустила корзину на липкий от грязи пол. О, да она ведь главного не видит — опять появился снег! Не бог весть какой, конечно, не той утренней свежести и нетронутости, но, во всяком случае, и не это серое месиво, как в городе. А за переездом (вот уже и дом их, с заколоченными окнами нижнего этажа, замаячил впереди) — совсем благодать.

Снег лежал нетронутый, лишь кое-где близ дороги, да и то если очень приглядываться, он несколько осел, как бы источился изнутри незримой влагой. Но это не страшно, подумала она, к вечеру, даст бог, опять схватит морозец — и снег удержится; а там, глядишь, и новый выпадет, зима как-никак.

Подъехала к самому дому, прямо под крылечко. Раньше нипочем не сделала бы так (из боязни соседских пересудов: вот, мол, сколько провизии Сухоруковы закупают, мыслимо ли вдвоем столько осилить; нет, неспроста, мол, это), но теперь уж что на это оглядываться, коль скоро даже бабка Трофимова знает, что «родственники» им помогают; а работников, тем паче даровых, полагается, тут каждому ясно, вволю кормить…

Отомкнула дверь, втащила в прихожую поклажу свою, передохнула с минутку: вот я и дома наконец!

5

Но беда все-таки пришла, такая беда, хуже которой и придумать ничего нельзя было. Снег — кто бы мог подумать, что он страшнее бесконечных проливней!..

Весь день накануне работалось в галерее отлично; может быть, впервые за все время не сочилась сверху вода, казалось, что и на дне подкопа поубавилось влаги, — потому, верно, и удалось в тот день прокопать раза в полтора больше, чем всегда. При этом мужчины не выглядели очень уж уставшими, у них хватило еще сил (сами вызвались). лепить допоздна пельмени на завтра. Давно Соня не видела их такими оживленными, раскованными. А наутро…

Первым полез утром в подкоп не Михайлов, как обычно, а Гриша Исаев. Пяти минут, пожалуй, не прошло, Соня еще и лучины не успела наколоть для растопки, — вылез обратно Исаев, мокрый, злой. Оказалось, нет возможности работать: сверху льет как сквозь сито, все залило, на дне чуть не по колено воды — море разливанное, словом… Тут и Михайлов подоспел. Посмотрел на Исаева, без слов все понял: «Затопило?» И такой спокойный, точно так все и должно быть. А она, Соня, не в силах смириться с бедой, отказывалась верить в случившееся. С чего бы это быть потопу? Нет, нет! Вот и снег еще лежит, пониже, правда, стал, но лежит же, лежит!.

Насчет снега вслух сказала. На нее смотрели с недоумением: дескать, что это она — неужели всерьез? Она молча подошла к окну, стала смотреть на сизый в утренней дымке снежный наст. Рядом с нею встал Гартман, тоже силился разглядеть что-то в рассветном сумраке. Минуту спустя он сказал — негромко, только ей: «Теперь уже скоро…» Он проговорил это чуть слышным, одной ей предназначенным шепотом, да еще и посмотрел на нее с участием.

Эти вроде бы успокаивающие слова Гартмана, этот его сочувственный взгляд были неприятны ей. Да что же это он, право! Не такая уж она беспонятливая; если на то пошло, так она, может, первая и угадала неладное — еще когда все спали… отправилась за дровами в сарай, глянула на осевший снег и тогда еще подумала о недобром; тут же поспешила, правда, успокоить себя: сошла с тропки, ступила в сугроб — ничего, выдержал снег, ледяная корка крепкой показалась. Из суеверия, как бы не накликать беду, приказала себе о другом думать — о будничном, неотложном. Но все равно на сердце неспокойно было, и когда Гриша Исаев полез вниз, а она в это время щепала лучину для растопки, — все это время она стыла от ужаса, что произойдет худшее; колола на щепу полешко, а сама ни о чем думать не могла, все ждала беду.

Но и сейчас, когда никаких уже сомнений не могло быть, Соня тем не менее умаляла в мыслях размеры бедствия. То ей казалось, что вода, скопившаяся на дне, ушла из подкопа, просочилась вглубь. То приходило вдруг в голову, что если добыть хороший насос, то и беда не в беду: часок-другой насос поработает; глядишь, еще суше, чем прежде, будет. А то и вовсе фантастическое взбрело на ум: накидать в галерею тряпок, да побольше, так, чтобы они впитали в себя воду, а потом тряпки эти повытаскивать оттуда… И только до одного, до самого простого, додуматься не могла: вычерпывать ведрами.

Эту мысль подал Михайлов. Он оглядел всех; может быть, ждал возражений. Никто не возразил ему. Все привыкли уже, должно быть, к тому, что именно Михайлов находит лучшее решение. Но и радости не выказал никто. Ах, полно, какая тут может быть радость, сказала Соня себе тотчас, до радости ли тут?

Но и при этом вот что странно было: кто сидел, кто стоял, привалясь к стене, — ни один не изменил позы, ни движения не сделал; словно чужие, не глядели друг на друга, молчали каменно… как на тризне, право. Как будто оцепенение на них нашло. Как будто последние силы оставили их.

— Ведер-то хватит? — сказала она, лишь бы снять напряжение.