Порог. Повесть о Софье Перовской

Она повернула голову к Михайлову, думала, он ответит. Но ответил Баранников:

— Много ли их нужно! Там не очень-то разбежишься…

Потом Исаев спросил: а куда сливать воду? День ведь, соседи увидят…

Михайлов, оказалось, и это предусмотрел. Ничего не поделаешь, сказал он, днем придется прямо на пол выливать, в противоположном углу, разумеется: чтоб вода снова в подкоп не просочилась; а уж ночью, ясное дело, во двор будем выносить, подальше от галереи… Соня посмотрела на него с удивлением. О чем он говорит? До ночи вон еще сколько, считай, целый день. Управимся! Она даже улыбнулась, таким несуразным показалось ей сомнение в том Михайлова.

Но с какой же неохотой принимались за этот зряшный, постылый труд! Да можно ли так? Обидно, конечно, горько до последней крайности, но не бросать же всеяна полдороге. Тем более, это еще не- самое худшее из того, к чему готовили себя… Тошно было Соне смотреть, как облачаются они. в рабочую свою одежду: не то чтоб очень медленно, но точно из-под палки, по великому будто принуждению. Неужели так-то им трудно перебороть себя? Раскисли, беда прямо! Хотелось бросить им резкое словцо, подхлестнуть, но Соня удержалась, ничего не сказала.

А вот Михайлов (перевела взгляд на него) — Михайлов умница. Никакой растерянности. Как всегда, впрочем. Правда, неулыбчив сегодня — так ведь и вряд ли это было бы уместно сейчас. Пока остальные одевались, он начал возиться с ведрами: отобрал три ведра, покрепче, повместительней, привязал к ручкам веревку. Он никого не торопил — ни словом, ни взглядом. Дескать, все правильно, так и нужно: самое важное сейчас как можно лучше одеться-обуться — экая ведь анафемская работа предстоит, ни минутки потом не будет, чтоб отвлечься…

Он прав, Саша. Как всегда, он прав. Эту беду надо переболеть, тут требуется время, и ничего не сделается, если на это уйдет пяток лишних минут, или десять, даже все двадцать; главное — переболеть, смириться с неизбежным, уложить все в сознании. А она… как временами она бывает несправедлива к людям!.. Отчего это? Откуда берется в ней это желание, чтобы все делалось так, как хотелось бы ей? Ведь не настолько она самонадеянна, чтобы почитать себя непогрешимой!..

Она поглядывала на Михайлова — как он там возится у плиты, погромыхивает ведрами. Подумала вдруг о том, что он очень молод, куда моложе ее — да, на целых три года; правда, выглядит он, да еще с этой своей бородой, лет на тридцать, но, так или иначе, молод ведь: двадцать три года! Как же ему удается так точно всегда знать, что и как следует делать и кому именно делать то или это? Как он сумел выработать в себе такое знание людей, умение безошибочно распознавать, кто и на что способен? Какой-то, право, врожденный дар вожака… Пожалуй, не было ни одного сколько-нибудь важного дела (и в «Земле и воле», и теперь), где бы он не участвовал на главных ролях; но все же особенно много он сделал во время прошлогодних — октябрьских — многочисленных арестов: что стало бы в тот момент с организацией, если бы не он, не его хладнокровие, не железная его рука!.. Странно, подумала она, ведь кое-кому он казался порою и излишне придирчивым (когда дело касалось конспирации), и чрезмерно жестким, а то и жестоким (когда он сталкивался с расхлябанностью или легкомыслием), этакий холодный человек, с математическим, чуждым всему живому умом, — а вот поди ж ты, не было средь нас другого, чьи требования выполнялись бы с такой охотой. А все оттого, должно быть, что все знали: не было человека сердечней и справедливее, чем он; прекрасно знали, что все его придирки по части конспирации не от дурного характера, не из каприза, а единственно по необходимости…

Уже одетые для работы, обсуждали теперь детали предстоящего. Решили так: кто-то (допустим, что я, сказал Михайлов) зачерпывает ведром воду в галерее, проносит его несколько шагов, передает следующему (допустим, тебе, сказал Михайлов. Гартману); Гартман, и свою очередь, передает ведро тому, кто будет на площадке, у лаза (пусть хоть тебе, сказал Михайлов Баранникову) — этому достанется самое, пожалуй, трудное, придется тащить ведро, взбираясь по стремянке… А почему бы сразу не вытащить ведро наверх, веревкой, возразил Исаев. Нет, сказал Баранников, такая ведь глубина — мало толку, расплескаем… Да, конечно, согласился с ним Михайлов. И продолжил: таким образом, Баранников поднимает ведро в подвал, а уж отсюда его можно без помех вытащить веревкой наверх, в горницу. Этим займутся оба Гриши — Исаев и Гольденберг. А ты, Соня, сказал Михайлов, будешь выливать воду в том углу…