Пороги

Голоса и смех разом смолкли.

Екатерина закрыла за собой дверь и замерла на пороге. Прижав ко рту ладонь, чтобы не закричать от разом накативших раскаяния и сердечной боли, она неотрывно смотрела на Николая и на его окровавленные бинты.

— Поэтому что ль? — тихо, наконец, спросила она.

— Думай, как хочешь, — низко опустив голову, еле выдавил из себя Николай.

— Теперь думай не думай, назад не повернешь. Хоть то хорошо, что думать теперь о тебе по-другому буду.

— Как? — поднял голову Николай.

— Не так, как ты обо мне…

Всхлипнув, она распахнула дверь и выбежала наружу. Притихшая было и начавшая трезветь толпа, осторожно придвинувшаяся было к дверям, расступилась. Екатерина подбежала к стоявшей в стороне у прясла двуколке, заскочила в нее, схватила вожжи, выпрямилась во весь рост и что было сил хлестнула вожжами по крупу лошади. Та рванулась, Екатерина упала на сиденье, и двуколка почти сразу растворилась в темноте быстро наступившей безлунной летней ночи.

Толпа загомонила не то насмешливо, не то осуждающе, но почти сразу стихла. Рогов прислушался к удалявшемуся стуку колес увозившей Екатерину двуколки, отстранил стоявших на дороге и вошел в дом.

Поднявшийся было после ухода Екатерины Перфильев сделал несколько шагов к двери, чтобы закрыть ее на запор, но, потеряв сознание, упал плашмя на пол. Сказались и боль от раны, и многодневные недосыпания, и голодный паек, на котором поневоле пришлось перебиваться все последние дни. Рогов, разглядев лежавшего на полу Николая и кучу окровавленных бинтов в его руке, сначала хотел сразу уйти, но внезапное соображение — не пришьют ли в случае чего беспамятство или, не дай бог, чего хужей, их бестолковому пьяному визиту, спровоцированному сообщением Ефима Трынкова и сразу же последовавшим за этим неожиданным требованием Екатерины немедленно появиться в доме бывшего жениха. Все поняли: хочет себя — разудалую, красивую и веселую — выставить напоказ теперь уже навсегда потерявшему ее Николаю. Рогову эта затея сразу не показалась, но перечить не стал — подурит, мол, по первости, потом шелковой будет. Но объяснять все это кому-то постороннему не было ни малейшей охоты. Он склонился над лежавшим Николаем, тронул за плечо. Тот застонал. Облегченно вздохнувший Рогов — живой! — легко поднял исхудавшее тело и перенес на покрытую половиками кровать. Разглядев на столе непочатый бинт и пузырек с йодом, сгреб их, присел рядом на кровать, смочил часть развернутого бинта йодом и стал умело перевязывать все еще кровоточащую рану. Открывшему, наконец, глаза Николаю он спокойно объяснил:

— Не боись. У меня еще с первой войны опыт. По тому же месту, что и тебя угораздило. Так что навык имеется. До сих пор хромаю маленько. А так все зер гут. Перемаешься и бегом еще побежишь. Если такое желание появится…

Встречи

Стук в окно отбросил Саньку от прильнувшей к нему Надежды. Растерянно и слегка испуганно уставился на окно. Девушка схватила платье и отбежала в задоски. Санька посмотрел ей вслед, хотел что-то сказать, но промолчал — ждал повторного стука. В окно снова постучали.

— Чего сидишь-то? — не выдержала Надежда. — Глянь кто. Только в избу не запускай. Мало ли…

— Вроде никого не должно…

— Чего делать-то?

— А я знаю? Сиди там, примолкни.

После очередного стука встал и подошел к окну. Громко поинтересовался:

— Чего надо?

— Открой, Санек…

— Кому открывать-то? Говори, чего надо.

— Сейчас и узнаешь… Открывай. Боишься что ль чего?

— Не открывай! — испуганно прошипела в задосках Надежда. — Чужой кто-то… Не открывай!

— Сейчас, испугался… Дядя Петя, что ль? Случилось чего?

Попытался разглядеть сквозь окно говорившего, не разглядел, пошел открывать дверь. В сенях зажег спичку, отбросил щеколду, едва успел разглядеть освещенное гаснущим пламенем взволнованное лицо Рогова. Остался стоять в дверях, не давая тому войти.

— Если к отцу, то его нет. На покос уехал.

— К тебе я, Санек.

— Чего ко мне-то? Незнакомые вроде…

— А ты в избу только знакомых пускаешь?

— Чего знакомых? Заходите…

Вошли в избу. Рогов оставил у порога чемодан, скинул с плеча аккордеон, протянул Саньке.

— Подарок тебе вот привез. Играешь?

— Не надо мне… — отстранился от подарка Санька.

Рогов сунул аккордеон ему в руки.

— Бери! Не понравится, кому другому отдашь.

Санька невольно взял аккордеон, подержал в вытянутых руках, поставил на стол. Завозился, зажигая лампу. Свет осветил лица. Пристально посмотрели друг на друга.

— Говорили, в деда, а ты весь в мать. Глаза Катеринины… Рот её. А вот волос наш — Роговский, черный. Да и ростом, пожалуй, в меня пошел, а, Санька? Николай-то помене будет. Так что здравствуй, Александр Александрович.

Санька оглянулся было на задоски, опустил голову, тихо сказал:

— Здравствуйте…

— Выходит, ничего объяснять не надо?

— Не надо.

— Ну и хорошо, раз так. А я думал, может, и не знаешь ничего. Верка-то где?

— Верка? А… Померла она.

— Как так?

— Давно уже. Мамка говорит — застудилась.

— Мне-то что писали? Взял Николай Перфильев Екатерину с детьми, значит. И все. А еще, что отец… дед твой помер. И все.

— Что теперь-то?

— Ты о чем?

— Сюда… Совсем?