Пороги

К ногам Николая упала горящая ветка. Он отступил на шаг, в каком-то оцепенении уставившись на извивающийся у ног огонь, потом стал яростно затаптывать его. Отбежал в сторону, с трудом вырвал с корнем небольшую сосну и пошел на огонь, который сбоку стал наползать на хлеб. Хлестал приближавшиеся к полю языки пламени, охапками, с корнями вырывал слишком близкую к огню пшеницу, сбивал с лиственниц полоски всползающего вверх пламени. Но огонь по-прежнему стеной стоял перед глазами.

Шатаясь, задыхаясь от горячего воздуха, в прожженной разорванной одежде, уже почти без сил, Николай остановился на мгновение, чтобы оглядеться, и отступил в отчаянье. Торжествующее по краям поля пламя готово было вот-вот прорваться в сухое пространство созревшего поля. Охваченная пламенем сосна рухнула, едва его не задев, подпалила вершиной разом вспыхнувшие стебли. Он кинулся к ним, вырывал, гасил, затаптывал. Огонь полукругом стал обходить его. Николай кинулся туда, споткнулся, упал на горячую землю, попытался встать и — увидел бегущих к нему людей. Так и остался сидеть на земле, не в силах даже подняться.

Люди без всякой команды стали растягиваться по краю поля и с лопатами, топорами, ветками медленно пошли в наступление на огонь. Вырывали и окапывали пшеницу, засыпали сухой тлеющий мох, рубили сухостой, сбивали пламя. Огонь медленно отступал.

Николай все-таки поднялся. По черному обожженному лицу его текли слезы.

— Кругом заходите, кругом! До ручья надо дойти! — кричал он сорвавшимся голосом.

Пошел по тропе вдоль поля к другому его краю. Разглядел среди других Екатерину. Пучком тяжелых сосновых ветвей она била задыхающееся пламя. Отобрав у кого-то лопату, он кинулся к ней на помощь. Под корень срубил горящие березки. Екатерина оглянулась, приостановилась на мгновение, хотела улыбнуться, не смогла, снова пошла на огонь.

Огонь потушили. Правда, он тлел еще в корнях и земле, а обугленная площадь придорожной тайги исходила едким дымом. Собирались и расходились без разговоров. Скрипели отъезжающие телеги, заржал конь, кто-то тяжело с надрывом кашлял…

Екатерина перевязывала мужу обожженную руку. Молчала. Николай окликнул проходивших мимо подростков.

— Ребята… Галя… Надо остаться, покараулить. Что, если ветер? Снова начинать?

Тонкие невысокие фигурки остановились и повернули обратно.

— Я тоже останусь, дядя Коля, — прозвучал чей-то тонкий детский голосок.

Николай вгляделся, не узнал, прохрипел:

— Оставайся.

Подошел конюх.

— Надо бы обкосить поле рядов на шесть. Надежнее будет.

— Послал за жаткой. Обкошу.

— Шел бы ты до избы, Николай. Отдохни. Сами обкосим.

— Кто сами? Ты вот что, Петр, ты своими делами занимайся. Чтобы у меня еще об них голова не болела. Наотдыхаемся еще, какие наши годы…

Попытался улыбнуться спекшимися потрескавшимися губами. Не получилось. Екатерина отвернулась и быстро пошла прочь. Николай долго смотрел ей вслед, потом повернулся на звук подъезжающей жатки, пошел навстречу.

Вера спрыгнула с сиденья, протянула вожжи подошедшему председателю. Николай положил руку ей на голову, тихо сказал:

— Спасибо, Верунь… Беги, с Петром уедешь…

Екатерина, отступив с дороги, замерла в темноте, напряженно прислушивалась к каждому звуку. Услышала, наконец, как приближаются тяжелые шаги коней, поскрипывают колеса жатки.

Николай проехал рядом, даже не заметив ее.

С тихим шорохом ложилась под ножом почти невидная в темноте пшеница. Николай напряженно смотрел только вперед, перед собой, стараясь угадать и разглядеть в густых сумерках наступающей ночи каждый бугорок, выемку, перепад. Иногда от предельной усыпляющей усталости встряхивал головой, оглядывался, пытаясь оценить сделанное, но почти ничего уже не было видно, и ему начинало казаться, что огромному, пропадающему в темноте полю никогда не будет конца.

Неожиданно, сильно натянув поводья, он остановил коней.

Серебряные трубы прощального лебединого крика звучали над головой. Звучали над притихшей осенней землей, над тайгой, над дымами отступившего, но все еще не погасшего пожара, над полями, над рекой…

Николай поднял голову к небу, снял старенькую кепку, вытер ею горящее от ожогов и пота лицо, замер, прислушиваясь. Крик лебедей удалялся, стих…

Тогда он осторожно поддернул вожжи, и кони медленно двинулись дальше в непроглядный сумрак ночи.

Эпилог