Пороги

Зимой колхоз все-таки ликвидировали. Приписали бригадой к соседнему «Прогрессу». Николая Перфильева увезли в Иркутск, в областную клинику, в районе выходить его не брались. Екатерина подалась следом. Перед отъездом она, наконец, дождалась письма от сына, в котором тот отписал, что их отправляют служить в Германию. Передавал всем приветы и просил писать почаще о том, что у них и как, потому что очень скучает по своим родным местам и просторам. Так и написал — «просторам». Видать, действительно очень скучал. Обещал после службы обязательно вернуться. Но так и не вернулся. Не вернулись и Николай с Екатериной. Пытались в деревне разузнать, где они и что с ними, но толком так ничего и не разузнали. Родни ни у него, ни у нее не осталось, а от неродственных неофициальных расспросов, да еще в областном центре, что от козла молока. Единственное, что удалось — уехали куда-то. А куда — неведомо. А уже под самый 1947‑й год пришло письмо от дяди Феди на адрес Надежды Никитишны, которая к тому времени уже едва поднималась, чтобы хоть что-то сделать по дому. Полноценной хозяйкой в избе осталась четырнадцатилетняя Вера, которая буквально из сил выбивалась, обихаживая мать и постоянно хворавшую младшую сестренку. Одна надежда оставалась на возвращение Степана. Ждали от него хоть какой-то весточки, а пришло послание от дяди Федора. Писал, конечное дело, не он сам — кто-то сердобольный поспособствовал. Низкий ему поклон. И Никитишна и Вера буквально ожили. Никитишна, пересказывая соседкам содержание письма, даже улыбнулась раз-другой и робко прибавляла в конце: «может, дождуся еще…»