Пороги

— Лежи уж! Глаза закрой.

Подбежала соскочившая с телеги Екатерина. Опустилась перед Верой на колени, вылила на платок воду из кувшина, отжала, положила девчушке на лоб. Махнула рукой подошедшим бабам:

— Идите, идите… Пускай отлежится в тенечке. Марья, твое что ль молоко? Плесни маленько, совсем сомлела девка. Никитишну не беспокойте, она сама незнамо как жива. Ничего, Верунь, ничего. Попей вот. Попей, попей…

Вера слабо улыбнулась:

— Вы со мной, как с больной, тетя Катя. Я сейчас, голова только пройдет. Закружилась от жары…

Скрывая навернувшиеся на глаза слезы, Екатерина отвернулась, медленно поднялась с колен. Долго смотрела на затянутую дымом сторону неба. В дыму устало и медленно погасало покрасневшее утреннее солнце.

То, на что она решилась наконец, уже не ужасало и не пугало, а казалось единственным спасительным выходом не только для теряющего последние силы мужа, но и для всех остальных, буквально для каждого, кого она знала окрест. Просто была уверена, что вся их дальнейшая жизнь, да и не только дальнейшая — нынешняя — подошла к тому пределу, за которым не только не виделось ничего лучшего и надежного, а отчетливо проглядывалось безнадежное и болезненное почти небытие, поскольку опоры для чего-то справедливого и понятного она за все эти последние дни, как не пыталась, так и не могла отыскать.

Все чаще и чаще стала она сейчас вспоминать о боге, о котором раньше почти не думалось в том предельном напряжении сил и переживаний, на которые обрекла её, да и всех остальных, свалившаяся на страну чуть ли не с начала века всеобщая жизнь со всеми её невзгодами, непонятностями, враждой, передрягами, войнами наконец, бесчисленными потерями, ошибками, попытками их исправить. В эту же общую жизнь затесалась и её тяжелая, казалось бы, наконец сбывшаяся любовь, которая, судя по всему, теперь стремительно скатывалась к неизбежному концу. До бога ли тут было? Что могло от него зависеть в этой беспорядочной схватке порой совершенно чуждых и непонятных ей интересов, исправить которые, повлиять на которые ей было совершенно не по силам? Скорее всего, думалось ей, и бог давно уже махнул рукой на земную и, тем более, окрестную неразбериху, в которой многие про него стали начисто забывать. А вот ей почему-то сейчас вспомнилось. Вспомнилось, как о последней попытке хоть перед кем-то оправдаться за то, что она собиралась сделать. Сделать сейчас, немедленно, когда и подходящий случай подвернулся. Она уже была почти уверена, что и бог, да и все остальные, все, кто сейчас на уборке, не осудили бы ее. Промолчали бы.

В это время мимо нее все тот же мальчишка вел коней с выпаса, где они отстаивались от непрерывной работы, которую задали им люди.

— Возьми Карька и езжай за водой, — окликнула его Екатерина. — Этих я сама отведу.

Мальчишка молча отдал повод и пошел в дальний конец поля.

Запрокинув голову, Николай пил воду. Екатерина перезапрягала коней. Услышав сдавленный звук рыдания, Николай оглянулся. Спина Екатерины вздрагивала. Николай замер в растерянности, потом подошел к жене, ласково обнял за плечи, погладил по голове. Екатерина подняла залитое слезами лицо, посмотрела на мужа.

— Извелась ты совсем… — пробормотал Николай. — Ну, чего? Обойдется все, не впервой… Не так еще было. Ну?

— Ты на себя посмотри… — всхлипнула Екатерина.

— Говорила, любого меня любить будешь. Люби, Катя… Как я тебя, люби. — Провел ладонью по грязному лицу. — А это что… Это пройдет все….

Екатерина уткнулась ему в грудь, навзрыд заплакала.

— Ну, что ты, что ты? — совсем было растерялся Николай. Обняв, чуть ли не силой усадил на скошенный валок, сел рядом. — Хочешь, расскажу, почему мы во второй раз с тобою сошлись? Окончательно. Хочешь?

Катерина молча кивнула и стала вытирать слезы.

— Когда в плен по ранению попал, утартали меня в дальний-предальний скит староверский. Велели строго оберегать не то для будущего обмена на кого-то из своих, не то для других каких-то целей мне неведомых. Оберегать, лечить и стеречь взялся старец один. Никодимом звали. Насчет стеречь труд невеликий, я ползимы, считай, с лежанки не поднимался. Лечил корешками какими-то. Неплохо, я тебе скажу, получалось, получшей, чем сейчас. Кормил тоже, я тебе скажу, недурственно. Постепенно оклемываться стал. Он, уходя, стал уже дверь на запор закрывать, разглядел, что я вставать приладился. Все бы ничего, только он меня еще увещевать принялся. В веру свою обернуть надеялся. Да только не в коня корм. Разногласия сплошные начались.

— А какое у вас главное разногласие было? — спросила Екатерина.

— Они там свои души спасали. Горстку. А у нас за все человечество душа болеть должна. Так он мне возражает: «За всех людей бог болеет. Ты хотя бы тех, кто рядом, спаси».

— А ты?