Портативное бессмертие (сборник)

Со стороны школы вдруг донеслось пение детворы, и все бросились по тому направлению. Там на длинном узком и высоком дубовом крыльце по случаю приезда констебля школьники разыгрывали пантомиму из Священного Писания. Молоденькая учительница Эллин (тоже смешливая и хорошенькая) произнесла трогательный спич, впрочем, речь свою она вынуждена была скомкать, потому что чиновник торопился дальше в путь по неожиданному и важному делу.

Все общество тронулось провожать констебля. У окраины, где начинались плотины (и крытый мост, похожий на фургон), попрощались с отъезжающим. Пошли назад, огибая поляну, по которой плыли белоснежные отяжелевшие ламы.

Городок стихал, приближался полдень, и обыватели степенно расходились по своим избам; в отворенные окна виднелись накрытые столы (караваи хлеба и дымящиеся судки). Перед печью усаживались довольные, угрюмые, усталые, бородатые или молодые поселенцы, готовясь священнодействовать вилками, ножами, челюстями. Запоздавшая Шарлотта со сбитым набекрень чепцом пронеслась мимо, вещая на ходу:

– Ибо рай для рыбака – ад для рыбы!

Конрад с Ипатой (и мальчик) свернули в сторону, прошли по густой траве на просеку и присели у полусгнившей колоды (против Конрада за кустом очутился большой пегий пес и угрожающе зарычал). Рядом лежал объемистый камень, и в тени его Конрад вдруг заметил почерневшую ноздреватую глыбу снега. А кругом играло солнце, пахло теплой землей, сосновым тесом и травами.

– Снег? – изумился он.

– Да, мы в этом году еще не заглядывали сюда, – спокойно объяснила Ипата.

«Нет, здесь все-таки что-то происходит не совсем понятное», – опять усомнился Конрад, но в это время внимание его было отвлечено четой путников, выступивших вдруг из рощи по ту сторону оврага и начавших легко взбираться по голой тропе на крутой холм. Несмотря на дальность расстояния, Конрад явственно разглядел (как сквозь чистое стекло) Янину и Бруно. Поднявшись на самый верх, они через мгновение скрылись уже по другую сторону бугра, только Бруно замешкался было на перевале, раза два украдкой оглянувшись.

– Неужели Бог может сделать бывшее небывшим? – шепотом, точно боясь быть услышанным, спросил Конрад.

– Разумеется, – легкомысленно отозвался Фома, – ведь Он Бог и бывшего, и небывшего, и ничейного времени.

– Бывшее преходяще, – неохотно подтвердила Ипата, – а небывшее вечно. Таким образом, временное становится вечным. Вообще, при другом освещении и бывшее, и небывшее преображаются. Отец не любит на этот счет распространяться.

– Но что же тогда происходит с душой человека? – взмолился Конрад.

– Тебе надо отдохнуть! – заявила Ипата, беспомощно опуская свои голые щедрые хозяйственные руки.

Пегий пес все не переставал скалить зубы и рычать. Ухмыляющийся Фома палкой отогнал его, и Конрад с облегчением растянулся на живой траве; мальчик с Ипатой разместились у его изголовья.

Отдохнув, даже вздремнув, он, наконец, неохотно поднялся, взял мальчика на руки и тяжело зашагал вслед за женой. У недостроенного трехэтажного городского здания их встретил крик Хана. Высунувшись из незастекленного окна, он, грозя кулаками, вопил:

– Прочь отсюда, творящие беззаконие!

Фома заплакал; Конрад его благодарно прижал к груди. Ипата тихо сообщила:

– Пока я здесь, нечего его бояться.

Солнце уже цеплялось за дальний лес, тени удлинились. С мокрых лугов возвращалось пестрое стадо, слышалось блеяние, мычание. Повеяло сыростью, парным молоком, навозом.

– Алек, куда ты девал топорище? – звучно разносился бабий визг за гумном. – Чтоб тебя, стервеца, разорвало!

Надвигалась бесспорная ночь; северный закат еще разливался по сю сторону неба, а с того края уже заметно проступила клякса беспросветной темени. На задворках хор подростков пел: