Портрет

Лешка уселся на траву и скосил глаза в сторону Поли, которая вместе с Люсей громкими криками и ахами-охами сопровождала не слишком результативную игру лэпщиков. Хотиненко рвался на поле, мечтая заколотить гол, да не один, а потом, после матча, наслаждаться восхищенными взглядами Павлины, подаренными ему, лучшему бомбардиру. Однако вступить в игру смог только после перерыва, заменив Сашку Перова.

Хотиненко с места в карьер рванул к воротам противника. Он бросался на любой пас, даже предназначенный другому игроку, находящемуся в более выгодном положении. В результате вместо метких ударов, способных покорить сердце болельщицы Поли, получалась сплошная неразбериха. А тут еще всякие обидные словечки от ребят посыпались. Лешка расстроился, отошел в глубь поля и занялся там зализыванием душевных ран. Третьячки тем временем забили третий гол, в то время как в активе у лэпщиков числился один-единственный.

В обстановке царившего уныния Алексей, находившийся около центра поля, увидел, что срикошетивший от ноги соперника мяч летит прямо к нему. Он ощутил такой прилив сил, что в одиночку помчался к воротам третьячков, обходя одного игрока за другим. Лешка не слышал ни криков, ни свиста. Только знал, что там, за спиной, Поля, ее взгляд, а потому он не имеет права промахнуться.

Мяч красиво и мощно взмыл вверх и… ударился о перекладину. Вратарь бросился к отскочившему мячу, но поскользнулся. В результате кожаный красавец снова оказался у Лешки, правда, под левой ногой. Поэтому повторный удар получился не таким сильным, как хотелось бы, но зато точным.

Алексея окружили и начали одобрительно хлопать по спине. А он ловил взгляд Поли, но та на него не смотрела, лишь прыгала и одобрительно кричала вместе с Люсей.

После ужина и мытья посуды, в котором Лешка снова принимал активное участие, Хотиненко несмело подошел к Поле:

– Давай на речку сходим? Ведь хотели же…

– Разве? – усмехнулась девушка. – Я чего-то не помню. Да и устала за день. Это ты вон набегался и снова как огурчик. Правда, проку от твоей беготни немного. Подумаешь, гол забил. А если бы с ребятами в команде играл, то глядишь, и не проиграли бы. Только о себе думаешь.

– Поля, мы ненадолго, туда и назад. Только на речку да на солнце на закате посмотрим, – Хотиненко чувствовал, как его щеки мучительно и неотвратимо краснеют. Хорошо еще, что лицо загоревшее: авось, не очень заметно.

Павлина сняла с головы косынку:

– Ладно, Леша, только недолго. Завтра снова подъем ранний.

Когда дошли до берега, Поля остановилась и принялась молча смотреть на воду. Затем она обернулась и тихо спросила:

– Леша, а как думаешь, нам отпуск скоро дадут?

Алексей посмотрел ей в глаза и заметил в них готовые вырваться наружу слезинки. Лешка неуверенно положил руку на Полину талию и легонько приблизил к себе.

– Не знаю. По закону, говорили, через полгода можно в отпуск. Но нам с Мотькой все равно ехать некуда. Разве в трудкол погостить. А больше нигде нас не ждут.

– А меня ждут, да как еще! Мамочка, батя, мал мала наши. Я ужас как скучаю, первый раз из дома уехала. И… и… плохо у нас дома… снова неурожай будет.

Лешка почувствовал, как задрожала, задергалась у него под рукой спина девушки. Павлина подняла к нему лицо, по которому словно ручейки текли слезы. Алексей обнял Полю и прильнул губами к ее лицу.

Глава 9. Рядом с Ревмирой

Печку в палате сегодня натопили жарко. Матвей забеспокоился, не поднялась ли снова у него температура. Но градусник, принесенный медсестрой Дашей, показывал тридцать шесть и четыре. Даже ниже нормы третий день подряд, хотя врач Никодим Петрович уверяет, что норма у каждого своя.

Конечно, не сравнить с сорокаградусным изматывающим жаром, когда Мотька метался на этой самой койке в бреду. Тогда он провалился в странное, неизъяснимое состояние между бытием и отсутствием оного. И вся предыдущая жизнь, включая вокзальную ватагу и хромого Прохора, трудкол с его радостями и бедами, рытье котлована и установку опор, то сворачивалась в точку, то разматывалась в пеструю, лохматую, склеенную из кусков ленту. Где-то среди ее фрагментов была и Ревмира, но образ девушки в те полубессознательные дни и ночи никак не складывался в единое целое, а напротив, рассыпался светящимися горошинками. Но, видать, слово «Ревмира» неоднократно срывалось с его разгоряченных губ, недаром, когда Матвею стало легче, медсестра Даша аккуратно спросила, а кто это такая.