Портрет А

Ни в чем эта крайняя сдержанность, внутренняя незаполненность и отсутствие ауры, о которых я говорил, не проявляется у китайцев так наглядно, как в живописи, театре и литературе. Китайская живопись — в основном пейзажи. На них обозначено движение объектов: не глубина и не вес, а, если так можно выразиться, их направление. Китайцы обладают способностью сводить существо в целом к существу означаемому (операция сродни той, что выполняется в математике или в алгебре). Если нужно показать бой, китаец его не начинает и даже не имитирует. Он его объявляет. И его интересует только эта часть, сам бой он считает неприличным. Причем объявление выглядит настолько незначительным, что простому европейцу нечего и надеяться, что он разберется в таком спектакле. К тому же существует сотня способов объявить бой. Кроме того, многие моменты разделяются на составные части, а потом снова из них собираются, как в алгебре.

Если речь идет о бегстве, будет показано все, что угодно, кроме самого бегства, — пот, взгляды, бросаемые налево-направо, только не бегство. Если изображается старость, вам покажут все, кроме облика старости и стариковской повадки, зато вы увидите, к примеру, бороду и ноющее колено.

В китайских иероглифах этот недостаток способности видеть вещь целиком такой, как она есть, и привычка выбирать одну лишь деталь, чтобы символизировать целое, — проявляется еще сильней, и именно из-за этого китайский язык, который мог бы сделаться языком международным, никогда, если не считать Кореи и Японии, не распространялся за границы Китая и даже считается чуть ли не самым сложным в мире.

Дело в том, что среди двадцати тысяч иероглифов не найдется и пяти таких, чтобы их значение можно было угадать с первого взгляда, в отличие, скажем, от египетских иероглифов — там если и не целый иероглиф, то хотя бы отдельные детали легко расшифровать. А у китайцев, даже в упрощенном письме, не найдется и сотни простых иероглифов. Им нужны целые ансамбли.

Возьмем вещь, которую, кажется, не составляет никакого труда изобразить: вот стул. Этот иероглиф составлен из следующих знаков (и каждый из них тоже неузнаваем):

1) «дерево», 2) «большой». 3) «вздыхать с облегчением и восхищением»; из всего этого вместе складывается «стул», и его же можно вполне правдоподобно разделить на такие составляющие: «человек» (стоящий или сидящий на корточках), «вздыхающий с облегчением рядом с вещью из дерева». И если 6 можно было хотя бы вычленить отдельные элементы! Но если не знаешь их заранее, то и не разберешься.

Идея изобразить сам стул с сиденьем и ножками им в голову не пришла.

Но они нашли стул, который им подходит: тут все неочевидно, сдержанно, милые подсказки кроются во фрагментах пейзажа — это скорее намек, чем прямое указание, причем неопределенный и сделанный в игровой форме.

По этому иероглифу — а это один из самых простых составных иероглифов — понятно, насколько китайцам не хочется видеть предмет таким, какой он есть, а с другой стороны, в нем проявляется его особая любовь к ансамблям, к символическим пейзажам. Даже если китайцы изобразят предмет как есть, то пройдет немного времени, и они его исказят или упростят. Вот пример: за всю историю существовало восемь способов обозначить слона.[29] Сначала у него был хобот. Через несколько веков он еще остается на месте. Но слона подняли на дыбы, словно это человек. Через некоторое время он теряет глаз и голову, потом — туловище, и остаются один ноги, позвоночник и плечи. Потом у него снова появляется голова, а все остальное, кроме ног, исчезает, потом он сворачивается, как змея. То, что получается в конце концов, понимайте как хотите: два бивня и вымя, которое растет из ноги.

* * *

Китайская поэзия — вещь настолько тонкая, что не имеет ничего общего с идеями (в европейском смысле слова).

Китайское стихотворение не переводится. Ни в китайской живописи, ни в поэзии, ни в театре нет той жаркой и грубой тяги к наслаждению, какую встречаешь у европейцев. Китайское стихотворение обрисовывает нечто, и черты, подмеченные в этом наброске, — даже не самые важные, в них нет навязчивой несомненности — они ее избегают, это даже не намек, как часто говорят, — скорее, по ним можно домыслить пейзаж и его атмосферу.

Например, Ли Бо говорит внешне простые вещи, скажем, вот такую (а это треть стихотворения):^{80}

Синеет вода, и луна по осени светит ясно.
Срываем белые лилии в Южном озере.
Они, кажется, так и дышат любовью.
Наполняя грустью сердце сидящего в лодке.[30]

Нужно сразу сказать, что глаз художника — настолько распространенная в Китае черта, что читатель без всяких дополнений видит эту картину, радуется ей и с легкостью может изобразить вам ее, взяв в руки кисть. Вот один старинный пример такой легкости.