Портрет А

В Китае продавец газет — эксперт. Он изучает улицу, по которой будет двигаться, смотрит, где сосредоточены люди, потом, приставив руку ко рту, словно рупор, направляет голос то — в сторону окна, то — вон к той группе людей слева, в общем, куда понадобится, и нисколько не спешит.

К чему надрывать глотку или выкрикивать что-то в ту сторону, где все равно никого нет?

В Китае нет ничего, что не требует сноровки.

Вежливость у них — не просто проявление утонченности, в той или иной мере зависящее от вкусов и оценок каждого человека.

Хронометр — тоже не просто проявление утонченности, зависящее от вкусов каждого. Это произведение искусства, на которое потрачены годы труда.

Даже китайский бандит — это бандит квалифицированный. У него своя методика. Он сделался бандитом не оттого, что зол на общество. Он никогда не убивает бесцельно. Ему интересна не смерть людей, а выкуп. Он наносит им только необходимый вред: отрезает палец за пальцем и посылает семье с требованием денег и сдержанными угрозами.

С другой стороны, хитрость в Китае никак не связана со злом: она повсюду.

Добродетель — это то, что «наилучшим образом организовано».

Возьмем, к примеру, носильщиков — ремесло, к которому зачастую относятся с презрением.

Во всем мире носильщики наваливают себе на голову, на спину и на плечи что только могут уволочь. Интеллект не блещет под их тюками. Чего нет, того нет!

Китайцы разложили ремесло носильщика в последовательность точнейших операций. Больше всего китайцу нравится продуманное равновесие. В шкафу у них один ящик уравновешивается тремя или два — семью. Когда китайцу нужно перенести какую-нибудь мебель, он делит ее так, чтобы часть, которая выдается вперед, уравновесила ту, что свисает сзади. Даже кусок мяса они носят на веревочке. Все, что нужно нести, привязывается к толстому бамбуковому стволу, который опирается на плечо. Часто можно увидеть с одной стороны ствола огромный кипящий котел или дымящуюся печку, а с другой — коробки и тарелки или дремлющего ребенка. Легко себе представить, какая сноровка тут требуется. Такое можно встретить по всему Дальнему Востоку.

Китайские типы[28]

Скромники, точно в нору забрались, какие-то придушенные, взгляд — словно у сыщика, на ногах, по обыкновению, войлочные туфли, которые донашивают до дыр, руки они прячут в рукава, словно иезуиты, и хотя невинность тут шита белыми нитками, их ничем не удивишь.

Лицо как из желатина, и вдруг желатина как не бывало, а под ним обнаруживается крысиная торопливость.

И что-то еще пьяное и дряблое; они как будто отделены от мира пленкой.

Китайцы не желтые, они — бледные, лунные, словно от малокровия.

В театре мужчины поют голосами кастратов под аккомпанемент скрипки, которая звучит им под стать.

Язык из односложных слов, причем самых коротких, и это считается уже длинновато.

Умеренны, а если выпьют, немного грустные, расслабленные и улыбчивые.

У китайца глаза, нос, уши и руки маленькие, а все равно его существо их не заполняет. Он прячется глубоко внутри. И не ради концентрации. Нет, у китайца сама душа вогнутая.

Движения живые, неразмашистые, но и не резкие. Никакой нарочитости, украшательства. Они обожают петарды, разбрасывают их, дай только повод, отрывистый резкий щелчок петарды — за которым ничего не следует, никакого эха — им нравится (как и звук погремушек, которые женщины в Китае носят на ногах).

Еще их восхищает отрывистое кваканье лягушки.

Им нравится луна, на которую удивительно похожа китайская женщина. Этот неброский свет и четкий контур для них как родной. Кстати, многие из них рождаются под знаком луны. Они ни в грош не ставят солнце, хвастливое и надутое, любят искусственный свет, масляные лампы, которые, подобно луне, хорошо освещают только сами себя и не испускают ярких лучей.

Лица на удивление пропитаны мудростью, в европейских лицах по сравнению с этими все кажется чрезмерным: просто кабаньи рыла.

Не видно ни опустившихся лиц, ни выражения умственной отсталости, — у нищих, которые, кстати, встречаются нечасто, в лицах утонченная духовность, печать «хорошего общества» и интеллекта, во многих — «парижская тонкость» и ощущение той хрупкой правильности, которая встречается иногда у отпрысков древнего аристократического рода, ослабленного единокровными браками.

У китайских женщин восхитительное тело, словно стебель растения, ни тени той потаскушечьей повадки, которую так часто встречаешь у женщин в Европе. У здешних старух, как и у стариков, — приятные лица, не изможденные, а живые и просветленные, их тело еще справляется со своей работой, а нежность к детям придает им особое обаяние.

* * *

Иностранцы часто говорят, что у китайцев религиозный склад ума, но это не совсем точно. Китайцы для этого слишком скромны.

«Исследовать суть вещей, которые ускользают от человеческого понимания, совершать сверхъестественные поступки, которые, кажется, лежат за гранью возможностей человека, — вот чем мне не хотелось бы заниматься». (Цитата из одного китайского философа, которую приводит Конфуций, и можно себе представить, как она его порадовала.^{76})