Портрет Алтовити

– Вы думаете, я какую-нибудь гадость скажу? Боже меня сохрани! Даже если она меня бросит, даже если она меня уже бросила, ничего, кроме радости, она мне не принесла. И благодарным восторгом я ее помнить буду, а не обидой. А берет она беззлобностью. Такой, как она, – чтобы ну совсем не уметь злиться, – я такой женщины второй не встречал на свете. Даже вы по сравнению с ней – злючка и стерва. Вы, если вас разозлить, и укусить можете.

– Кого же это я укусила?

– Откуда я знаю? Может, пока что и никого. Но состаритесь и укусите.

Она засмеялась.

– Придете завтра со мной попрощаться?

– Приду. Если не сдохну. А зачем я вам нужен? К вам же этот, наверное, придет… Ваш. Попрощаться-то.

* * *

…Вот, как просто. Он придет ко мне попрощаться.

Тыпридешькомнепопрощаться.

Мыстобойпопрощаемся.

…Все я сделала, как он просил. Позвонила сразу, как ушел Арсений. Подошел, я положила трубку. Он сразу перезвонил – значит, один был дома! – сказал, что зайдет после пяти. А я улетаю послезавтра.

Улетаюпослезавтраслышишь?

Он, может быть, думает, что я останусь, чтобы продолжать эту жизнь? Останусь тут без Саши? Что ты, милый, я не останусь.

Укусить тебя на прощанье, как говорит Арсений? Ты ведь меня предал. Нет, это я тебя предала. Ну, кусай ты меня.

Какая разница?

Размывсеравнопопрощаемся?

Чушь лезет в голову, слова слипаются, мысли слипаются. Кто-то гримасничает внутри головы.

Я тебя укушу. Ты меня укусишь.

Какое страшное слово. Придумать же такое.

Помнишь, мы с тобой смотрели фильм здесь, у вас, в Москве, и он назывался «Мы так любили друг друга»?

Итальянский фильм.

Мысмотрелистобойпомнишь?

Или это был другой фильм? «До свидания, мальчики»?

Ах, Москва! Снег серебристый! Тополиный пух по бульварам.

Стихи, бутылки. Окуджава с Высоцким.

Ли-те-ра-ту-ра.

Катиного мальчика убили в Чечне. Катю убили в Нью-Йорке. Меня убили в утробе. Арсения убили в подвале. Ричарда убила я сама.

Мы отдохнем.

* * *

…Ну вот, звонок в дверь. У него же ключи. Может, это и не он. В глазок, в глазок! Как учила старуха.

Он. Кто же еще. Приглаживает волосы, прихорашивается.

Актеришка.

Никого нет лучше.

Не плакать. Никакого «над-рива».

Как говорила одна пожилая американка, изучающая русский язык: «над-рив».

Надрыв.

Это из Достоевского.

Ну конечно, из Достоевского. Кто еще такое придумает.

– Ева, прости меня.

…Что же это у нас все как в книжке? Как в самом скверном женском романе? Прости да прости. Сплошной над-рив.

– Ева, почему ты молчишь?

– Тяжело как.

– Ты что, решила уехать?

…Паника у него в глазах. Вместе с облегчением. Сам не знает, чего хочет.

До чего ты близок мне.

Будто я тебя родила.

– Да, послезавтра самолет. Вернее, даже завтра. Потому что очень уж рано утром послезавтра. Я лучше поеду с вечера, переночую в Шереметьеве в гостинице.

…Вопрос у него в глазах. Ну да. Значит, у нас есть ночь? Ночь-то есть, да кто ж тебя ко мне отпустит?

Как у вас поют: «а ночка темная бы-ы-ы-ла…!»

Не могу ничего сказать. Томас! Слова слипаются.

– Иди ко мне.

– Не могу. У меня страх внутри. Страх, страх.

– Ты моя люби-и-имая! Ты моя девочка. Что делать будем, Ева?

Ты запутался, бедный. Как раньше было просто. Знали, что делали.

– Прощаться. Помнишь? Ты меня учил? Слово это… как его? «Запохаживается». Мы будем, запохаживается, прощаться.

– Прости ее. Она…

– Ты думаешь, я из-за нее уезжаю?

– Ну что я могу тебе предложить, что? Я тебе говорил, что нужно было тогда, пять лет назад, до всего! Нужно было решиться, и все!

– Что сейчас ворошить! Как вышло, так и вышло. Запохаживается…

– Да вышло-то ужасно! Хуже смерти!

– Глупости ты говоришь: хуже, лучше… Я – с тех пор, как Катя умерла – думаю о смерти все время. Для меня это все слилось, раз она там… Но я знаешь чего боюсь? Вот я уеду, мы будем так далеко, и я даже не узнаю, что ты умер, а ты не узнаешь, что я… Мы и не простимся. Смыло нас, да? We don’t exist together… Any more.[73]

– Что? Подожди, ты мне ответь: зачем ты тогда так поступила? Как ты могла? Я же на коленях перед тобой стоял! А ты?

– А ты?

– Ты меня в аду бросила! В чем ты теперь меня упрекаешь?

– Ты меня предал. Ты меня предал сразу. Как только я уехала.

– Я тебя предал?

– Да.

– Давай не будем, а то, если мы начнем считаться… Я твои штучки тоже не забыл. Они покруче…

– Давай не будем. Люди всегда предают. Чтобы было потом, чем мучиться. Это, как у нас говорят, «часть пакета».

– У-у-ух, как я тебя люблю! Нет, ты же не знаешь!

– И я тебя. Знаешь, как вышло с Элизе? Мы с Сашей проходили мимо «Националя», а Элизе как раз – из подъезда. Саша закричал на всю улицу. Толпа собралась. Ты подумай, какой у меня был день? Утром – твоя жена чуть не убила, вечером – Элизе…

– Ева, иди ко мне! Ну, вот так. Девочка моя. Мы не прощаемся. Это просто перерыв. «Остановка в пустыне», как говорил Бродский.

– Почему вы все такие…

– Какие?

– Почему вы все в России так любите говорить цитатами? Все говорите одними и теми же литературными цитатами!

– Потому что мы культурная нация. Ну, что ты опять? Я же с тобой! Ева!

– Ты не со мной.

Оттолкнул ее. Бросился на кровать. Вытянулся, длинный и молодой, как мальчик.

Он всегда казался моложе в постели.

Легла рядом.