Портрет Дориана Грея

— Да, — повторил Дориан, откинувшись на спинку кресла и глядя на лорда Генри поверх тяжелых соцветий лиловых ирисов, стоявших по центру стола, — что ты подразумеваешь под хорошим, Гарри?

— Быть хорошим — значит находиться в гармонии с собой, — ответил он, касаясь ножки бокала бледными, тонкими пальцами. — Того, кто пытается быть в гармонии с другими, ждет душевный разлад. Своя жизнь важнее всего. Что же до жизни ближних, то навязывают другим свои нравственные убеждения лишь ханжи да пуритане, хотя их это совершенно не касается. Кроме того, цель индивидуализма куда более высока. Современная мораль требует соблюдения норм поведения своей эпохи. Я полагаю, для любого культурного человека нет ничего более аморального, чем соблюдение этих норм.

— Гарри, если человек живет только для себя, разве не платит он за это слишком высокую цену? — предположил художник.

— В наши дни мы переплачиваем за все. Пожалуй, истинная трагедия бедняков заключается в том, что они не могут позволить себе ничего, кроме самоотречения. Красивые пороки, как и красивые вещи, — привилегия богачей.

— Платить приходится не только деньгами.

— А как еще, Бэзил?

— Думаю, угрызениями совести, страданиями, осознанием собственной деградации…

Лорд Генри пожал плечами:

— Дорогой мой, средневековое искусство прелестно, однако средневековые чувства устарели. Теперь место им лишь в художественной литературе. Впрочем, в литературе можно использовать только то, что уже вышло из употребления. Поверь, ни один цивилизованный человек не станет сожалеть о наслаждении, а человек нецивилизованный не имеет о нем ни малейшего представления.

— Я знаю, что такое наслаждение! — вскричал Дориан Грей. — Это когда кого-нибудь обожаешь!

— Действительно, это куда лучше, чем когда обожают тебя, — откликнулся лорд Генри, придирчиво выбирая фрукты. — Быть предметом обожания — сущее наказание. Женщины относятся к нам так же, как люди к своим богам: поклоняются и постоянно что-нибудь выпрашивают.

— Я бы сказал, что они требуют от нас того же, что сперва сами отдают, — задумчиво проговорил юноша. — Они пробуждают в нас любовь. И они вправе ждать ее от нас.

— Совершенно верно, Дориан! — вскричал Холлуорд.

— Нет ничего совершенно верного, — возразил лорд Генри.

— Нет, есть! — возразил Дориан. — Гарри, ты должен признать, что женщины дарят мужчинам самое драгоценное в жизни!

— Пожалуй, да, — вздохнул он, — зато потом требуют его обратно, причем самой мелкой монетой. В том-то и проблема. Женщины, как заметил один остроумный француз, вдохновляют нас на создание шедевров и вечно мешают нам их создавать.

— Гарри, ты невозможен! Не понимаю, почему я так сильно тебя люблю!

— Ты будешь любить меня всегда, Дориан. Ну что, мальчики, кофе пьем? Официант, несите кофе, коньяк и еще папиросы… Нет, папирос не надо, у меня пока есть. Бэзил, никаких сигар! Папиросы — идеальный вид наслаждения. Они изысканны и в то же время оставляют легкое чувство неудовлетворенности. Чего же еще желать? Да, Дориан, ты будешь любить меня всегда. В твоих глазах я — воплощение всех грехов, которые у тебя никогда не хватит смелости совершить.

— Что за ерунду ты говоришь, Гарри! — воскликнул юноша, прикуривая от серебряного огнедышащего дракона, которого принес официант. — Едемте в театр! Когда Сибила выйдет на сцену, вы обретете новый идеал. Такой игры вы никогда не видели!

— Я видел все, — заявил лорд Генри, и в глазах его проглянула усталость, — но всегда готов испытать неизведанное. Впрочем, боюсь, такового для меня уже не существует. Надеюсь, твоя удивительная девушка меня впечатлит. Люблю театр. Насколько он реальнее жизни! Едемте. Дориан, сядешь со мной. Извини, Бэзил, в моем экипаже места на всех не хватит. Тебе придется следовать за нами в кебе.

Они поднялись из-за стола и надели пальто, прихлебывая кофе стоя. Художник с мрачным видом задумчиво молчал. Он поехал один, как и договаривались, и смотрел на мигающие впереди огни двухместной кареты. На него нахлынуло щемящее чувство утраты. Дориан Грей уже не будет для него всем тем, чем был в прошлом, между ними встала Жизнь… В глазах потемнело, людные улицы с горящими фонарями заволокло пеленой слез. Когда кеб подъехал к театру, художнику показалось, что он постарел на несколько лет.

Глава 7