Портрет Дориана Грея

Он не входил в комнату более четырех лет, с тех пор, как она перестала служить ему сначала детской, в которой он играл, а затем — классной. Это была большая, просторная комната, нарочно построенная покойным лордом Кельсо для своего маленького внука, которого суровый лорд старался всегда держать подальше, ненавидя его за удивительное сходство с матерью, а может быть, и по другой причине.

Дориан нашел комнату мало изменившейся. В ней все еще стоял огромный итальянский севант с фантастически разрисованными стенками и потускневшими золотыми украшениями. Мальчиком Дориан часто прятался в нем. Полированный деревянный книжный шкаф с растрепанными школьными учебниками стоял на своем месте. На стене, рядом со шкафом, висел все тот же истрепанный фламандский гобелен, на котором поблекший король играл с королевой в шахматы в саду, а вокруг разъезжали сокольничьи, держа птиц, прикрытых колпачками, на кулаках, закованных в сталь. Как хорошо Дориан все это помнил! Каждый миг его одинокого детства воскресал у него в памяти, когда он оглядывался кругом. Ему представилась вся непорочная чистота его детской жизни, и он ужаснулся при мысли, что именно здесь должен быть спрятан его роковой портрет. Как мало думал он в те невозвратно-минувшие дни, что ожидало его в жизни.

Но в доме не было другого места, столь же защищенного от посторонних глаз. Ключ был у него, и никто другой не мог сюда войти. Под пурпурным покровом лицо, изображенное на полотне, могло становиться зверским, тупым и порочным. Что за беда! Ведь никто не увидит. Даже и сам он не будет видеть. Зачем ему разглядывать отталкивающие признаки разложения своей души? С ним останется его юность, и этого для него достаточно. Да разве он не может исправиться к лучшему? Разве непременно будущее должно быть так позорно? В жизни ему ведь может встретиться любовь, которая сумеет его очистить, защитить от тех пороков, которые, казалось, уже гнездились в его мозгу и в теле — эти странные, еще не принявшие определенной формы пороки, в самой таинственности которых заключалось их обаяние и прелесть. Быть может, когда-нибудь жестокая складка исчезнет с алых, чувственных губ, и он будет в состоянии показать миру шедевр Бэзиля Холлуорда…

Но нет, это было невозможно. Час за часом, неделя за неделей лицо на портрете становилось старше. Даже если бы не легли на него тени порока, то следы времени лягут на него. Щеки ввалятся и обрюзгнут, желтые морщинки побегут вокруг поблекших, потерявших красоту глаз. Волосы утратят блеск, а губы отвиснут, выпятятся и приобретут то глупое или низменное выражение, какое всегда бывает у стариков. У него будет морщинистая шея, холодные руки с синими жилками, согнутый стан, какой, он помнил, был у деда, преследовавшего его строгостью в детстве… Портрет должен быть спрятан. Другого исхода не было.

— Внесите, его, пожалуйста, сюда, м-р Хеббард, — усталым голосом проговорил юноша, оборачиваясь. — Мне жаль, что я так долго вас задержал. Я задумался совсем о другом.

— Я рад был отдохнуть немного, мистер Грей, — ответил рамочник, все еще задыхаясь. — Куда нам его поставить, сэр?

— Все равно куда. Вот хоть тут. Его не нужно вешать. Просто прислоните к стене. Благодарю вас.

— Нельзя ли взглянуть на это произведение, сэр? — Дориан вздрогнул.

— Для вас оно будет неинтересно, мистер Хеббард, — сказал он, глядя на рамочника в упор. Он готов был броситься на него, повалить на пол, если бы только тот посмел приподнять пышную завесу, скрывавшую тайну его жизни. — Я не буду утруждать вас более. Я очень вам обязан за то, что вы были так любезны и пришли.

— Нисколько, нисколько, мистер Грей. Я всегда готов чем-нибудь услужить вам, сэр.

И мистер Хеббард начал шумно спускаться с лестницы, сопутствуемый помощником, который оглядывался на Дориана с выражением робкого удивления на своем грубоватом, некрасивом лице: он никогда еще не видел кого-нибудь столь прекрасного.

Лишь только замер звук их шагов, Дориан запер дверь на замок и положил ключ в карман. Теперь он чувствовал себя в безопасности. Никто никогда не взглянет на страшный портрет. Только его собственные глаза будут видеть его позор.