Портрет Дориана Грея

— Боже мой, если это правда, — воскликнул он. — Если правда, что жизнь ваша такова, так ведь вы должны быть даже хуже, чем о вас говорят.

Он снова поднес свечу к полотну и стал его рассматривать. Поверхность казалась совсем нетронутой, такой, какой он оставил ее. Очевидно, ужас и мерзость проникли изнутри. Под влиянием какой-то странно ускоренной скрытой жизни, язвы порока медленно разрушали портрет. Тление тела в сырой могиле не было бы так страшно.

Рука Бэзиля дрогнула, свеча со стуком выпала из подсвечника на пол и лежала на полу, потрескивая. Он затушил ее ногой. Потом он бросился на расшатанный стул у стола и закрыл лицо руками.

— Боже милосердный! Дориан, что за кара! Что за ужасная кара!

Ответа не было, но он слышал, как юноша рыдал у окна.

— Молитесь, Дориан, молитесь, — шептал он. — Помните, как нас всех учили в детстве? «Не введи нас во искушение. Остави нам долги наши. Избави нас от лукавого». Давайте, прочитаем это вместе. Молитва вашей гордыни была услышана, молитва раскаяния также будет принята. Я боготворил вас. И я за это наказан. Вы же боготворили самого себя. Мы оба наказаны.

Дориан Грей медленно повернулся и взглянул на Бэзиля затуманенными от слез глазами.

— Слишком поздно, Бэзиль, — пробормотал он.

— Никогда не бывает слишком поздно, Дориан. Давайте, станем на колени и попробуем вспомнить молитву. Кажется, где-то сказано: «хотя бы ваши грехи были, как кровь, Я сделаю их белыми, как снег»?..

— Эти слова для меня уже ничего не значат.

— Молчите, не говорите так! Вы и без того наделали в жизни достаточно зла. Боже мой! разве вы не видите, как глядит на нас этот проклятый портрет?

Дориан Грей взглянул на картину, и вдруг непобедимое чувство ненависти к Бэзилю Холлуорду овладело им, словно оно было навеяно образом на полотне, подсказано ему этими оскаленными зубами.

В нем проснулось бешенство загнанного зверя и преисполнило его таким отвращением к сидевшему у стола человеку, какого он еще никогда нс испытывал.

Он дико осмотрелся по сторонам. Что-то блестело на крышке расписного сундука, стоявшего невдалеке от него. Дориан посмотрел туда. Он знал, что это такое: это был нож, принесенный им сюда несколько дней тому назад, чтобы обрезать веревку, и позабытый здесь. Он медленно пошел туда, обходя Холлуорда. Очутившись у него за спиной, он схватил нож и повернулся. Холлуорд сделал движение на стуле, как бы готовясь встать. Дориан бросился на него, вонзил нож в большую артерию позади уха и, пригнув голову Бэзиля к столу, стал наносить удар за ударом.

Послышался глухой стон и ужасный звук, издаваемый человеком, которого душит кровь. Вытянутые вперед руки трижды конвульсивно вскинулись, странно двигая в воздухе сведенными пальцами. Дориан ударил еще два раза, но тот уже больше не двигался. Что-то начало капать на пол. Он выждал еще минуту, продолжая нагибать его голову. Затем он бросил нож на стол и прислушался.

Но, кроме капавшей на потертый ковер крови, ничего не было слышно. Отворив дверь, Дориан вышел на площадку лестницы. В доме была полная тишина. Никто не двигался. Несколько секунд он простоял на площадке, глядя через перила лестницы вниз, в бурную, черную бездну мрака. Потом он вынул ключ из замка, вернулся в комнату и заперся в ней изнутри.

Труп продолжал сидеть за столом в склоненной позе, с согнутой спиной и с фантастически-длинными, простертыми руками. Если бы не багровая, с зубчатыми краями рана в затылке, да не черная лужа сгустившейся крови, медленно разливавшейся по столу, можно было подумать, что человек у стола просто спал.

Как быстро все это произошло! Дориан чувствовал странное спокойствие; он подошел к двери, открыл ее и вышел на балкон. Ветер разогнал туман, и небо напоминало гигантский павлиний хвост, усеянный мириадами золотых глазков. Он взглянул вниз и увидел полисмэна, который обходил свой участок, освещая фонарем двери безмолвных домов. Красный фонарь проезжавшего кэба мелькнул за углом и скрылся. Какая-то женщина, в развевавшейся но ветру шали, медленно брела по панели и, качаясь, придерживалась за решетки. По временам она останавливалась и озиралась. Раз даже она затянула хриплым голосом песню. Полисмэн лениво подошел к ней и что-то сказал. Она засмеялась и, спотыкаясь, пошла дальше. Порыв ветра пронесся по скверу. Газовые фонари замигали своим голубоватым пламенем, а черные ветви голых деревьев закачались. Дориан вздрогнул, вернулся в комнату и закрыл балкон.

Подойдя к двери, он открыл ее. На убитого он и не взглянул. Он чувствовал, что не надо давать себе ясный отчет в происшедшем. Друг, написавший портрет — причину всех его несчастий, — не стоит уже у него на дороге. И этого было достаточно.