Портрет героя

Я сворачиваю рисунки.

— Слушай, — обращается ко мне дядя Ваня, — ты дом генерала знаешь?

— Знаю.

— А Никиту Зосимовича Угрюмова знаешь?

— Знаю.

— Врешь! Они к себе не пускают!

— Правда, знаю!

— А если правда, то скажи, что там висит над креслом? А?

— Серебряные трубы.

— Правильно! Серебряные трубы! Это и главное! Эх! Если бы кто знал… Трубы эти… волшебные!

Он вытаращивает свой единственный глаз и откидывается назад, желая убедиться в эффекте своих слов. Но мы с Чернетичем молчим.

— Эх вы! Неверующие! Сразу видно! Говорю — волшебные! И Никита мне сказал: быть большой победе! Слышь-ко! Большой! — Дядя Ваня высоко поднимает корявый грязный палец и так и замирает. Его единственный глаз сияет. — Вы — верные ребята, я знаю, поэтому и скажу вам, почему будет большая победа! Эти трубы… потихоньку… уже с месяц… — и он снова поднимает вверх палец, — как начали светлеть! А были все время, с самого сорок первого, темные-темные! — Он переводит дух.

— Дядя Ваня! А ты слышал про директора?

— Что ж сделать, сынки… Мать просила его… Точно знаю! Умирать собралась и просила. Ты, говорит, Володя не думай, что плохого тебе хочу, сходи, говорит, в церковь, поставь свечки за внуков и закажи помолиться. Ведь мы, кроме бога, теперь никому не нужны! Вот как было!

— Мне пора, — говорит Чернетич и встает.

— Ишь, — улыбается дядя Ваня, — красивый какой! Жених!

— До свидания, дядя Ваня.

— Приходите.

По темной лестнице мы выходим из котельной. На вечернем небе загораются первые звезды, а из окон общежития милиции раздается музыка. Патефон поет и поет.

— Странные вы люди, русские, — говорит Чернетич.

— Почему же?

— Не знаю, но чувствую, что странные.

— А вы — другие?

— Мы — другие, — отвечает он и замедляет шаги.

С лестницы школьного подъезда, прихрамывая и опираясь на палку, спускается директор.

— Добрый вечер, Владимир Аверьянович!

— Здравствуйте!

Он тяжело дышит, и я явственно слышу, как в кармане его пальто что-то булькает.

Мы идем к церкви, там как по команде поворачиваемся и видим: директор нащупывает ручку двери, ведущей в котельную. Вот он отворил ее, и его седая голова исчезает в дверном проеме.

Из верхнего окна милицейского общежития несется:

Сердце красавицы
Склонно к измене
И к перемене,
Как ветер мая…

Мы оба вздыхаем и проходим в церковный двор. Тихо. Таинственный свет лампад блестит в окнах.

— А знаешь, у нас в Черногории тоже была такая легенда.

— Какая?

— Про трубы. Будто у одного нашего князя были серебряные трубы, которые темнели, когда нас ждало поражение, и светлели сами по себе, когда впереди была победа.

— А когда это было?

— Не знаю… Давно, когда отец еще был с нами, он пел мне про эти трубы… И песня была очень красивая!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

У крыльца нашего дома — толпа ребят. Славик что-то им рассказывает, показывая на наши окна.

— Поздравляю! — говорит он, увидев меня.

Я всматриваюсь в его лицо, ожидая какой-то каверзы.

— С чем?

— С приездом военного.

— Какого военного?

— Майора! Твоего дяди!

Я стою ошеломленный. У меня звенит в ушах. Только бы не начало кружиться небо, как это было зимой. И тут я вижу брата: он стоит на крыльце, прижимаясь к железным перилам.

— Это правда?

— Да!

Отстранив брата, я мчусь по коридору; в кухне при моем появлении высокий молодой парень встает со стула и делает шаг навстречу.

— Гвардии сержант Митрофанов, ординарец гвардии майора Никонова!

Я подаю ему руку и осторожно вхожу в комнату. На вешалке висит черная кавказская бурка; на столе рядом с кроватью лежит пистолет в кобуре; сапоги с подвешенными на них чистыми портянками стоят около стула, а на нем — гимнастерка с погонами майора. На ней орден Александра Невского, два ордена Красного Знамени, Красной Звезды и медали!

Уткнув лицо в подушку, посапывая, сладко спит под ярким светом электрической лампы полный молодой человек в белой нижней рубашке. Он выбросил вперед левую сильную руку, на которой не хватает двух пальцев. Мама поворачивает сияющее счастливое лицо в мою сторону:

— Приехал!

Я внимательно рассматриваю его, стараясь найти те черты смелости, доблести и мужества, которые должны быть у человека с такими орденами, и танкиста, и гвардии майора! Но ничего кроме приятной славянской полноты, усталости и добродушия не вижу.

— Мама, — просит брат, — ребята хотят посмотреть на дядю Васю.

— Ну пусть войдут, — разрешает мама.

В коридоре топтание, слышен голос сержанта Митрофанова. Потом двери отворяются и, сняв ботинки, ребята тихо входят в комнату и окружают кровать, на которой, посапывая, лежит милый, родной, смелый, добрый дядя Вася. Живой! Вдруг он чихает и открывает один глаз, оказавшийся молодым, голубым и блестящим. Ребята пятятся.

— Здравствуйте, — говорит он в подушку, поворачивается, садится и закрывается одеялом, улыбаясь широкой, доброй улыбкой. — Ну что, как поживаете?

— Ничего, — отвечает за всех Славик. — А пистолет покажете?