Портрет художника

            Вечером следующего дня Афро разбудила его и молча протянула стакан еще теплой крови, смешанной с вином. Он молча выпил и, пошатываясь, пошел к мольберту. - Алеша, тебе плохо, - сказала Афро ему в спину, - Ты должен прекратить это. - Но он не обратил на нее внимания.

            В эту ночь он несколько раз прерывал работу и становился под ледяной душ - его тело горело, дрожали руки, но он не сделал ни единого неверного мазка, и к утру женщина с закрытыми глазами, смутно похожая на Елену, заглянула в комнату из рамы мольберта вместе с первыми лучами солнца.

            Вечером он проснулся в доме один и долго лежал неподвижно, глядя на завешенный тряпкой портрет. Затем встал, выпил бутылку вина, почти не глядя скатал в трубку холст и без звонка поехал к Елене.

            Он застал ее, выходящей из моря, обнаженной, пена, покрывавшая ее тело, призрачно сияла в свете луны. Они молча пошли друг другу навстречу, холст выпал из его рук, скатившись к воде, и они молча, яростно совокупились на холодных камнях пляжа. Затем Алеша заснул или впал в короткое беспамятство, а когда очнулся, Елена заглядывала ему в лицо. Он хотел встать, но не смог пошевелить ни рукой, ни ногой, однако, это ничуть не озаботило его, и он остался лежать, глядя в глаза звезд, не заметив, как женщина исчезла, пока звезды не побледнели, и из-за моря ударили лучи солнца. Тогда он встал и вошел в дом. Он обошел все комнаты, но нигде не нашел Елену.

            Она не появилась, ни через день, ни через неделю, ни через месяц. Она исчезла и вместе с ней исчезла картина, Алеша так никогда и не узнал, женщина ли ее забрала - или море забрало ее.

Глава 33.

            Роспись церкви подошла к концу, и Алеша получил кое-какие деньги - за вычетом тех дней, когда болел картиной. Он продал на барахолке свой старый “фольксваген” и на вырученный капитал приобрел на той же барахолке старый “Харли” образца 50-х годов. Он сам восстановил мотоцикл так, что от антикварной машины осталась только рама, руль и бонзобак, разумеется, с крылатой хромированной эмблемой. Он поставил новые, сияющие дуги, купил два роскошных кожаных багажника, украшенных серебряными гвоздиками, и сам окрасил мотоцикл ярко-алым лаком. Когда он впервые сел за руль и погнал машину через городские улицы - за город, у него возникло мгновенное чувство дежа-вю, как будто он видят, или видел, или увидит сейчас самого себя, мелькающего в конце улицы в черной куртке и шлеме цвета бордо. С того дня у него появилось хобби - он гонял по пустынным дорогам вдоль моря, преследуя мгновенье между прошлым и будущим, в котором жили призраки его снов.

            Жизнь, перетекая алыми каплями изо дня в день, вынесла его из стен университета и из-под крыши мансарды - вместе с Афро и при небольшой поддержке мамы он переселился в дом, который покинула Елена. Теперь, Аристидис называл его “коллега”, теперь, надувая щеки и уперев руку в бок, он мог указывать пальцем хохочущей Афро, не получившей еще красивой картонки с надписью “Diploma”, на воображаемые недостатки в ее работах и под руку ходил с ней на тусовки профессионалов от искусства. У него не случилось ни одной персональной выставки, и его картины не шли нарасхват, но неплохо продавались через магазины, и коллега Аристидис подыскал ему работу по росписи одной из университетских студий - этого хватало на скромную жизнь и на французские духи для Афро.

            В своем новом жилище он не нашел никаких следов прежней насельницы, и даже Афро, обнюхавшая в его отсутствие каждый угол, не обнаружила ничего. Но однажды, ведомый неким неопределенным чувством, он вышел на балкон и поставил ногу на перила - его пронзило такое ощущение присутствия, что закружилась голова - больше он так никогда не делал.

            Хрустальная женщина содержалась под замком в его кабинете, Афро знала о ней, никогда не говорила о ней и молча смирялась с тем, чего не могла избежать.

            В одну из лунных ночей, когда утомленная луной и любовью Афро глубоко заснула, он оседлал мотоцикл и погнал его по прямой дороге, идущей вдоль моря. Он любил ездить ночью, луч фары, пронзающий тьму, включал в нем некую психическую оптику, концентрирующую сознание, а чувство опасности, вызываемое скоростью, обостряло ее. Любая мысль или любое впечатление, влетающее в голову через глаза, вспыхивало в луче его сознания, как бриллиант - холодный, острый, сияющий. Его реакции становились молниеносными, если он мчался долго, то терял сцепку с землей, приобретая взамен чувство полета и забираясь все выше и выше в небо, но при этом, воспринимал реалии ночного пространства - всем своим телом и телом машины.