Портрет леди

– Куда нас заведет такая жизнь? – переспросил он. – Вот мы в Париже, откуда нам открыта любая дорога. Вы не можете никуда двинуться, пока вы не посетили Париж. Любой, кто приезжает в Европу, не может миновать его. Вы не совсем это имели в виду? Вы подразумевали – что вам это может дать? Но как можно предсказать будущее? Как можно знать, что нас ждет впереди? Если дорога приятна, мне все равно, куда она ведет. Мне эта дорога нравится, я люблю старый добрый асфальт. Вы не можете устать от него – даже если очень постараетесь. Вам кажется, что вам скучно, но это неправда – здесь всегда есть что-то новое и свежее. Возьмем отель Друо: там иногда три-четыре распродажи на неделе. Где еще можно найти такие славные вещицы? И что бы там ни говорили о Париже, я утверждаю, что здесь все дешевле, надо только знать места. Я-то их знаю, но приберегаю для себя. Вам я, пожалуй, скажу, ради исключения; но только больше никому не говорите. И пожалуйста, не ходите никуда, не посоветовавшись прежде со мной. Разумеется, избегайте Бульваров – там совершенно нечего делать. По правде говоря, вряд ли кто знает Париж так же, как я. Как-нибудь вам с миссис Тачетт надо позавтракать у меня, я покажу вам свои вещички; больше ничего не скажу! Здесь в последнее время ходит много разговоров о Лондоне – модно кричать: ах, Лондон! Лондон! Но это чепуха – в Лондоне нечего делать. Нет ничего в стиле Людовика XV[40], нет настоящего ампира – везде эта их вечная мебель времен королевы Анны. Для спальни она еще годится, или для ванной, – но не для гостиной. Провожу ли я свою жизнь на аукционах? – проговорил молодой человек в ответ на вопрос Изабеллы. – О, нет. У меня нет таких средств, хотя мне и хотелось бы иметь их. Вы думаете, что я несерьезный человек, – я вижу это по выражению вашего лица. У вас удивительно выразительное лицо. Надеюсь, вы не рассердитесь на меня за эти слова – мне просто хотелось предостеречь вас. Вы считаете, что я должен чем-то заниматься; я, в общем, с вами согласен. Но, когда встанешь перед необходимостью конкретизировать свои намерения, ничего не получается. Не могу же я вернуться домой и открыть магазин. Думаете, это мне подходит? О, мисс Арчер, вы меня переоцениваете. Я умею покупать, но не продавать; посмотрели бы вы на меня, когда я пытаюсь избавиться от лишних вещей! Для того чтобы заставить людей покупать, нужны гораздо большие способности, чем для того, чтобы покупать самому. Как я подумаю – какими же изобретательными должны быть люди, чтобы заставить купить меня! О, нет! Я не могу держать магазин. Не могу и быть врачом – это неприятное занятие. И в священники не гожусь – у меня нет истовой веры. И потом, мне трудно выговорить эти библейские имена – они такие сложные, особенно в Ветхом Завете. Я не могу быть адвокатом, я не понимаю – как там у вас это зовется? – американского судопроизводства. Ну, что там еще? В Америке нет занятий для джентльмена. Я бы стал дипломатом, но американская дипломатия опять же не для джентльмена. Я уверен, если бы вы видели их предыдущего послан…»

Генриетта Стэкпол, которую мистер Розье часто заставал у Изабеллы, когда после полудня приезжал засвидетельствовать свое почтение и изложить свои мысли примерно в представленной манере, на этом месте прерывала молодого человека и прочитывала краткую лекцию о гражданском долге каждого американца. Розье казался ей чем-то противоестественным – хуже Ральфа Тачетта. Надо сказать, что Генриетта теперь была критически настроена более, чем обычно. Она не поздравила Изабеллу с новообретенным богатством и попросила извинить ее за то, что она не будет этого делать.

– Если бы мистер Тачетт посоветовался со мной, оставлять ли тебе деньги, – откровенно заявила она, – я бы сказала: ни в коем случае!

– Я понимаю, – сказала Изабелла, – ты думаешь, что деньги таят в себе проклятье. Что ж, это возможно.

– Оставьте их тому, кто вам менее дорог, – вот что я сказала бы ему.

– Например, тебе? – пошутила Изабелла и добавила уже совсем другим тоном: – Ты на самом деле уверена, что эти деньги погубят меня?

– Надеюсь, нет. Но они могут укрепить тебя в твоих опасных наклонностях.

– Ты имеешь в виду любовь к роскоши… к расточительству?

– Нет, нет, – ответила Генриетта, – я говорю о нравственной стороне дела. Любовь к роскоши я одобряю – мы, американки, должны быть как можно более элегантными. Вспомни города на нашем Западе – что может здесь сравниться с ними! Я имела в виду то, что надеюсь – ты не будешь гоняться за плотскими удовольствиями. Впрочем, всерьез я этого и не страшусь. Твоя беда в том, что ты слишком погрузилась в мир собственных мечтаний и находишься в недостаточном контакте с реальностью – тяжким трудом, нуждой, страданиями. Ты слишком привередлива и склонна выстраивать вокруг себя прекрасные иллюзии. Эти тысячи, которые вдруг на тебя свалились, будут все больше и больше связывать тебя с узким кругом бессердечных и эгоистичных людей, заинтересованных в том, чтобы поддерживать эти иллюзии.