Портрет леди

– Справедливость по отношению к прелестному существу – это слишком ненатуральное требование.

– Я вовсе не прелестное существо. Как вы можете называть меня так, когда я задаю такие ужасные вопросы? Наверное, вы думаете, что я чересчур чувствительна.

– Я думаю, что вы расстроены, – сказал Ральф.

– Да, расстроена.

– Но чем?

Мгновение она молчала. Потом выпалила:

– Вы думаете, хорошо, что я вдруг стала богатой? Генриетта так не думает.

– К черту Генриетту! – рассердился Ральф. – А я вот этому был бы только рад.

– Так ваш отец сделал это для вашего развлечения?

– Я не согласен с мисс Стэкпол, – перейдя на серьезный тон, сказал Ральф. – Я думаю, хорошо, что у вас теперь есть средства.

Изабелла серьезно взглянула на кузена.

– Вы знаете, что для меня хорошо? Или заботитесь о том, чтобы мне было хорошо?

– То, что я знаю, находится в прямой связи с тем, о чем я забочусь. Я знаю, что безусловно было бы хорошо – перестать вам мучить себя.

– Я думаю, вы хотели сказать другое – перестать мне мучить вас.

– Это вам не удастся – я надежно защищен. Смотрите на вещи проще. Не спрашивайте себя слишком часто, что хорошо для вас, а что плохо. Не терзайте все время вашу совесть – она будет звучать, как расстроенное пианино. Поберегите ее для более серьезных случаев. Не старайтесь так рьяно формировать характер – это все равно что до времени пытаться раскрыть бутон розы. Живите естественно, и ваш характер сложится сам собой. Многие вещи в мире хороши для вас, – за редким исключением, и получение наследства не входит в их число, – Ральф остановился и улыбнулся. Изабелла жадно слушала его. – Вы слишком много вопрошаете свою совесть, – добавил молодой человек. – Это неразумно, и многие вещи вы воспринимаете неправильно. Расправьте ваши крылья. Воспарите над землей. В этом нет ничего дурного.

Как я уже сказал, Изабелла слушала крайне напряженно; ее натура была необыкновенно восприимчива.

– Не знаю, отдаете ли вы себе отчет в том, что сейчас говорите. Вы берете на себя огромную ответственность.

– Как вы меня напугали! Но я все же думаю, что я прав, – продолжая улыбаться, сказал Ральф.

– Все равно. То, что вы сказали, очень верно, – продолжала Изабелла. – Точнее и не скажешь. Я слишком поглощена собой – отношусь к жизни как к предписанию врача. Действительно, почему мы должны все время думать, что полезно, а что вредно, – точно пациенты в больничной палате? Зачем мне бояться поступить дурно? Мир же не перевернется от этого?

– Какой благодатный материал для советчика! – ахнул Ральф. – Да вы просто выбиваете у меня почву из-под ног!

Изабелла взглянула на кузена, словно не слыша, хотя она продолжала раздумывать над его словами.

– Я стараюсь больше думать о мире, чем о собственной персоне, но всегда в конце концов возвращаюсь к мыслям о себе. Это потому, что я боюсь. – Голос ее дрогнул, она помолчала и потом продолжала: – Даже не могу сказать, как. Большое состояние – это свобода, и я боюсь ее. Это такая чудесная вещь, надо суметь разумно распорядиться ею. Будет очень стыдно, если я не смогу сделать это как следует! Тут нужно думать и постоянно делать усилия. Я не уверена, что это лучше, чем вовсе не иметь возможностей.

– Человеку слабому, несомненно, не лучше. Для слабого человека попытка избежать презрения – и та едва ли по плечу.

– Почему вы думаете, что я сильная? – спросила Изабелла.

– О, – ответил Ральф, и Изабелла увидела, что он покраснел, – если это не так, тогда я жестоко наказан!

Изабелла была очарована, увидев Средиземноморское побережье воочию – это был «порог» Италии, врата в царство восторгов. Страна, еще не увиденная полностью, еще не овладевшая всеми чувствами Изабеллы, лежала перед ней, как земля обетованная, страна, где жажду прекрасного можно было утолить бесконечным познанием его. Где бы ни прогуливались Изабелла с кузеном – а она сопровождала его в дневных прогулках, – она всегда вглядывалась в морскую даль в том направлении, где лежала Генуя. И все же она была рада остановиться на пороге новых открытий – покой этих недель доставлял ей удовольствие. Эта остановка казалась ей затишьем, мирной интерлюдией перед той воображаемой новой деятельной жизнью, которую она непрестанно живописала себе в весьма драматичном свете своих надежд, опасений, фантазий, амбиций и пристрастий. Как и предсказала мадам Мерль в разговоре с миссис Тачетт, опустив раз-другой руку в карман, Изабелла примирилась с мыслью, что он наполнен ее щедрым дядюшкой, – и это ее поведение только подтвердило, как это часто случалось и раньше, прозорливость вышеупомянутой дамы. Ральф Тачетт похвалил кузину за восприимчивость, то есть за то, как быстро она восприняла намек, являвшийся добрым советом. Возможно, этот совет сыграл решающую роль – во всяком случае, к тому времени как Изабелле пришла пора покинуть Сан-Ремо, она уже привыкла чувствовать себя богатой.