Портрет леди

Впервые Изабелла заговорила подобным образом у миссис Льюс, старинной подруги миссис Тачетт, единственной, кому она в этот раз сама нанесла визит. Миссис Льюс жила в Париже со времен Луи-Филиппа и игриво заявляла, что относится к поколению 1830-х, – шутка, смысл которой был ясен далеко не всем[36]. Когда шутка не получалась, миссис Льюс пыталась пояснить: «О да, я романтик». Ее французский язык так и не достиг совершенства. Воскресные дни она всегда проводила дома в окружении одних и тех же милых ее сердцу соотечественников. Фактически она всегда находилась дома, в заполненном подушечками уютном уголке посреди великолепного города, и вела тихую домашнюю жизнь, точно такую же, какую могла вести в своем родном Балтиморе. Способ существования же ее весьма достойного супруга, мистера Льюса, был менее понятен. Внешне в нем не было никакой тайны, она лежала глубже – стоило задуматься, на какие средства он существует. Он производил впечатление самого праздного человека в Европе, поскольку он не только не имел никаких обязанностей, но даже избегал особых удовольствий. Конечно, за сорок лет проживания в одном городе он приобрел некоторые привычки – но они были довольно банальными. Мистер Льюс был высоким, худощавым, седым джентльменом в золотом пенсне, с седоватой прилизанной головой в шляпе, сдвинутой на самый затылок. Каждый день он отправлялся в американский банкирский дом, где находилась почта, являвшаяся почти таким же местом общения людей, как подобное заведение в любом американском городке. Около часа в день в хорошую погоду он коротал, сидя на Елисейских Полях, и отменно плотно обедал дома за своим обеденным столом, любуясь своим тщательно навощенным полом, равным которому по полировке, как считала миссис Льюс, в Париже не было. Иногда он отправлялся обедать с одним-двумя приятелями в английский ресторанчик и приводил в восхищение своим талантом составлять меню не только друзей, но и самого метрдотеля. Это было единственным известным окружающим занятием мистера Льюса в течение почти полувека, следовательно, именно оно служило источником его постоянных заявлений, что в мире нет места лучше, чем Париж. И действительно, в каком бы еще городе – при тех же условиях – он мог считать, что наслаждается жизнью? Неподражаемый Париж! Но, надо признать, теперь он менее восторженно думал о французской столице, чем в молодости. Исследуя занятия мистера Льюса, нельзя упустить из виду его раздумья на политические темы – несомненно, он посвящал им долгие часы, которые постороннему наблюдателю могли показаться праздными. Как и многие его соотечественники, осевшие в Париже, мистер Льюс был настоящим – вернее, глубоким – консерватором и не симпатизировал установившемуся во Франции режиму[37]. Мистер Льюс не верил, что он установился надолго, и год за годом уверял, что его конец близок. «Французов необходимо держать в ежовых рукавицах и под железной пятой», – говаривал он частенько, превознося низвергнутую империю как пример идеальной власти. «Париж сейчас не тот, что при императоре[38], он знал, как сделать так, чтобы жизнь в этом городе доставляла удовольствие», – часто сетовал он, беседуя с миссис Тачетт, которая полностью разделяла его мнение – зачем пересекать эту гнусную Атлантику, как не для того, чтобы сбежать от республики.

– Вот, бывало, раньше, мадам, я сидел на Елисейских Полях напротив Дворца промышленности и видел вереницы экипажей, которые мчались то в Тюильри, то из Тюильри, не менее семи раз за день. А однажды даже было девять. А теперь? Что говорить – полная потеря стиля. Наполеон знал, что нужно французам, и пока они не восстановят империю, над Парижем будет висеть черная туча.