Портрет Лукреции

Клелия с Эмилией находят Лукрецию у окна совсем закоченевшую, усаживают в кресло, растирают замерзшие руки и ступни; Эмилия с ложечки кормит ее горячим бульоном, а Клелия мягко укоряет: так и простыть недолго!

— Что-то случилось, — повторяет Лукреция. — Я точно знаю.

Эмилия избегает ее взгляда, приносит одеяла, разводит огонь.

— Знаю… — только и может вымолвить Лукреция.

— Откуда? — шепчет Клелия Эмилии.

— Не думайте об этом, — увещевает Эмилия, поглаживая Лукрецию по руке. — Ни о чем не думайте.

Когда Клелия уходит на кухню за водой, чтобы вымыть Лукрецию, та поворачивается к Эмилии, хватает ее за плечо и усаживает рядом.

— Рассказывай.

— Нет, пожалуйста, не спрашивайте! — умоляет камеристка. — Не надо.

— Говори.

Эмилия предлагает сыграть в карты. Или, может, госпожа хочет порисовать? Принести бумагу?

— Эмилия, твоя мать меня кормила грудью, мы с тобой молочные сестры. Ты знаешь меня дольше, чем я саму себя. Мы с тобой многое прошли вместе. Пожалуйста, расскажи мне все.

Эмилия касается шрама одним пальцем, потом другим, отвечает неохотно. Она слышала от служанки на кухне, а та — от слуги в приемной герцога, якобы его высочество герцог прознал, что Эрколе Контрари… — тут Эмилия умолкает, осторожно подбирает слова, — …запятнал честь сестры герцога, госпожи Элизабетты. И герцог приговорил Контрари, капитана гвардии, к смерти.

Здесь история Эмилии внезапно и подозрительно обрывается. Нет, это точно не конец!

— Продолжай.

— Нет, — шепчет Эмилия, качая головой.

— Да. Рассказывай.

— Госпожа Элизабетта, — продолжает камеристка нерешительно, — не выразила раскаяния, не осудила Контрари. Сказала, что любит его, а он любит ее. Тогда герцог приказал… — Эмилия умолкает, сглатывает слюну, — …приказал повесить Контрари на глазах госпожи Элизабетты.

Лукреция вслушивается в каждое слово, каждый звук, каждый слог и миг тишины между ними. Каждое предложение она продумывает бережно, внимательно, чтобы ничего не упустить.

— И… — начинает Лукреция неуверенно. О чем спросить? Она будто со стороны слышит собственный голос: — …его приказ выполнили?

Эмилия кивает.

— Герцог приказал двум гвардейцам Контрари исполнить приговор. Днем, в Salone dei Giochi. Но они… не смогли. И это сделал Бальдассаре.

— Бальдассаре? — повторяет Лукреция. — Леонелло Бальдассаре?

— Да.

— А госпожа Элизабетта?..

— Была там.

— А мой муж?

— Он смотрел. Велел страже побыстрее схватить ее, чтобы не убежала.

Лукреция говорит через силу. Приказывает языку и рту издавать звуки. Сообщает Эмилии и Клелии, которая уже вернулась, что передумала мыться. Она хочет побыть одна.

Долго стоит в салоне, наблюдает в окно за облачками пара, что поднимаются над тазами с горячей водой из кухни. Клубы извиваются, подобно змеям во власти заклинателя, уползают к окнам и сбрасывают шкуры на холодное стекло. В мгновение ока вид на пьяццу затуманивается, и Лукреция уже не в башенной комнате, а в ящике, закрытая от мира.

Она плетется в покои, надевает шерстяную накидку и туфли. Завязывает шнурки на шее, натягивает капюшон. Затем выходит в коридор.

Она проворно шагает по кирпичному полу, придерживая капюшон, переступая из одного отблеска огня на полу в другой, как темный мотылек. Услышав голоса в коридоре напротив, юрко прячется в алькове, прижимается к стене.

Поэт Тассо проходит в сопровождении придворной дамы Нунциаты — она повисает на его руке, и кончик ее шали волочится по полу. Тассо мрачен, подавлен, почти не обращает внимания на спутницу.

— …он вызвал лекаря, — рассказывает женщина, заглядывая поэту в лицо. — Но она не соглашается его впустить.

— Ужасно, — отвечает Тассо привычным гулким голосом. — Чудовищная трагедия.

— Поспешим. — Дама, дрожа, оглядывается через плечо. — Идемте. Не стоит разгуливать в такую ночь.

Они исчезают за углом, и Лукреция выходит из укрытия. Эта женщина ей почему-то неприятна, но она права. Этой ночью над castello и правда нависла зловещая тень: воздух в комнатах и проходах отдает зловонием, давит на обитателей, будто обремененный событиями ночи. Царит непривычная тишина, лишь иногда внезапно прерываемая странными звуками — то глухими, загадочными, то громким эхом вдалеке. Шаги Лукреции по ступенькам отдаются от стен, тихие «топ-топ» искажаются и звучат чудовищными ударами, от которых грудь покалывает иглою страха.

Она торопится, почти бежит по нижнему этажу. Если Альфонсо ее увидит, если Бальдассаре или его люди встретятся ей на пути, если Альфонсо зайдет к ней в покои и обнаружит пустую кровать, что тогда?

Ей все равно, все равно. Пусть видит, пусть знает. Ей все равно!

Она повторяет эти слова на бегу, забыв об упавшем капюшоне; стучит в покои Элизабетты, отталкивает ее придворную даму, хотя та пытается ее остановить: ей жаль, но госпожа сегодня никого не принимает!

Лукреция, задыхаясь, врывается к Элизабетте. Сегодня сочная розовая драпировка впитала в себя ночную тьму и приобрела тусклый багряный оттенок.