Портрет Лукреции

Придворная дама пытается выставить Лукрецию, рассыпаясь в извинениях и мольбах. Конечно, она не смеет притрагиваться к самой герцогине, однако широко расставляет руки, словно защищает комнату от лихорадочного взгляда непрошеной гостьи.

Лукреция прекрасно знает, как поступить: несмотря ни на что, она дочь своей матери. Подняв подбородок, она глядит на женщину сверху вниз. «Я герцогиня, говорит ее поза, — а ты мешаешь мне пройти».

— Отойди, будь добра.

Вздохнув, женщина отходит к стене, бормоча под нос извинения.

В комнате звучит тихий шорох, слышится что-то вроде кашля или хрипа. То, что Лукреция в тусклом свете приняла за груду одежды на диване, внезапно шевелится.

— Это ты, — произносит безжизненный голос.

Лукреция подбегает к дивану и опускается на колени. Во мраке она видит лицо, опухшее и желтое, словно лик луны. Наверное, произошла ошибка, это Нунциата, но нет — сжав руку женщины, она видит кольца Элизабетты; в высоких бровях и темных глазах тоже угадыва…

— Как ты посмела сюда явиться? — спрашивает Элизабетта новым, хриплым голосом. — Что тебе нужно?

Лукреция сжимает руку золовки.

— Я хотела тебя увидеть. Я слышала… Это ужасно, мне очень-очень жаль… Поверить не могу, не могу…

— Тогда ты еще глупее, чем я думала! — вскипает Элизабетта, вырывает свою руку из руки Лукреции и отворачивается, спрятав лицо в подушку.

Лукреция отшатывается, уязвленная. Ждет с минуту, не поднимаясь с колен. Где-то за спиной стоит служанка, только и ждет, когда ее можно будет выпроводить.

— Ты скорбишь, — наконец, выдавливает Лукреция. — Я понимаю и…

Элизабетта горько усмехается.

— Понимаешь? Неужели? Меня заставили смотреть! Держали силой, пока его душили голыми руками!

— Не могу выразить, как…

— Скажи, ты любишь моего брата?

— Д-да, конечно… — запинается Лукреция.

— Правда?

— Я…

Элизабетта с усилием встает. Как она изменилась! Волосы спутанные, висят колтуном на одной стороне головы и куда короче, чем ожидала Лукреция. Высокая корона волос, которую Элизабетта обычно носит, на поверку оказывается шиньоном, локонами, состриженными с другой женщины. Кожа век красная, раздраженная, будто ее терли холстиной.

— Ты и представления не имеешь, что такое любовь, — говорит Элизабетта. — Ты всего лишь дитя. — Она кладень ладонь на щеку Лукреции, щиплет ее за ухо другой рукой. — Хорошенькая глупышка, разнаряженная в золото и шелка. Вроде ручной обезьянки.

Лукреция чувствует себя флагом, который порыв ветра дергает в разные стороны. Куда ведет этот разговор, что будет дальше?..

— Я очень сожалею, — повторяет она, — о случившемся, и…

Элизабетта притягивает ее лицо к своему; кислое дыхание золовки отдает железом. Она похожа на разбитое окно, покрытое сетью трещин.

— Это ведь ты ему рассказала, да? — шепчет она, впиваясь в Лукрецию взглядом. — Зачем? Я думала, мы подруги.

— Мы… мы и есть подруги! — запинается Лукреция в ужасе. — Я ему не рассказывала! Честно!

— В самом деле? Кто-то же ему рассказал. Думаю, ты.

— Не я! Я бы никогда так не поступила. Никогда.

— Клянешься?

— Клянусь, Элизабетта! Он… — Лукреция думает, как правильнее выразить свою мысль: — Он умеет выяснить правду, проникнуть в самую суть. Не знаю, как у него получается, но стоит ему взглянуть на человека, и он узнает самые сокровенные тайны. Он снимает все покровы, за которыми люди прячут…

Вздрогнув, Элизабетта невольно отшатывается от Лукреции.

— Ты права. Такой он и есть. — Она прячет лицо в ладонях и сидит так минуты две. А когда отнимает руки, ее прекрасное лицо по-прежнему искажено болью почти до неузнаваемости, но горечи на нем уже нет. — Я тебе верю, — бормочет она и рассеянно берет Лукрецию за руку. Из уголка ее глаза скатывается слезинка, потом еще одна и еще. Элизабетта не утирает их, и они свободно капают на платье, оставляя темные пятнышки на ткани.

Лукреция так и стоит на коленях, сжимая руку золовки.

— Бедняжка Лукреция, — вдруг произносит Элизабетта и отворачивается.

— Я? Ведь это ты…

— Нет-нет. — Элизабетта поправляет складку на платье. — Я уезжаю на рассвете. В Рим, к Луиджи, другому моему брату. Вряд ли я когда-нибудь вернусь. Мне Альфонсо не муж. Я могу уехать. А ты — нет.

И снова Лукрецию обдают порывы переменчивого, бурного ветра.

— Я вполне довольна…

— Послушай меня, маленькая Лукре, — нараспев тянет Элизабетта, маня ее пальцем, прижимаясь к ней лбом. — Ты понятия не имеешь, на что он способен, — выдыхает она, до боли сдавив лоб Лукреции своим. — Чтобы править так хорошо, так решительно, нужно совсем не иметь сердца. Он сразу подчинил себе феррарский двор, но какой ценой? Какие ужасы он творил! — Она сжимает руку в кулак и бьет себя в грудь. Лукреция вздрагивает. — Вот здесь у него ничего нет. Пустота. И знаешь, что еще?

— Что?

Лицо Элизабетты искажается страдальческой улыбкой.

— Он ни разу, — шипит она, — не сделал женщине ребенка. Ни единого, даже…

— Может, ты просто не…