Портрет поздней империи. Андрей Битов

— Да, ситуация выбора. Письмо — это тоже выбор, ты же выбираешь слово.

— А советский период для вас отрицательный?

— Я думаю, что очень многое потеряно, за что была заплачена большая кровь. Да, Сталин расправился с крестьянством. Но одно было: национализация гораздо лучше современной коммерциализации. Сейчас же все время идет, что архивы нам не нужны, филологические институты нам не нужны. А кто вы будете? Вы хрюкать будете уже через поколение. Получается, что мы то хорошее, что могли потерять, потеряли, и то плохое, что могли приобрести, приобрели. То есть сложили два минуса, два минуса дают плюс только в математике, а у нас получился просто длинный минус. Пока что. И это очень выйдет боком, потому что настоящий капитализм — это труд и вклад. С трудом слабовато, а с вкладом хотят сэкономить.

— Можно ли было удержать большую страну под названием Советский Союз?

— Есть очень хорошая фраза, но она стала расхожей, − что история не имеет сослагательного наклонения. Но если говорить о «бы», то мне кажется, что можно. Можно было сохранить Союз, нечто вроде Советской империи, потому что это территориальная общность. Не островная… Нельзя отделить куски друг от друга. В результате все маются. Люди научаются жить всюду, и в окопе, и в камере, и друг с другом. Люди научились жить. И хотя это был очень идеологически замызганный термин, дружба народов, но она тоже была. Это было и с фронтом связано, и еще с чем-то. Я всегда говорил, что империя держалась не только на подавлении, она держалась на водке, которую стали все пить, даже винные народы, с винной культурой тоже стали пить, на русской бабе, на базаре, когда можно было возить с юга на север. Юг и север тоже понятия имперские, у нас были наши имперские дела — Крым и Кавказ. Это связано с литературой, потому что все туда убегали отогреться и отжиться, и русским языком все это покрывалось, общим. В результате теряют и родной язык, и русский забывают, и английскому не научаются. На самом деле это погружение во тьму. Надо было отдать больше, чем просили. Это единственное, что погубило. Финляндии в свое время Александр Третий дал все, они стали княжеством. И Прибалтика, которая настаивает на своей самостоятельности, у нее же было только лет 20 самостоятельности, которую Ленин дал…

Это было бы очень расчетливо — дать все, удерживая в рамках единого целого. Даже Западу была невыгодна утрата этой страны, она держала в балансе третий мир и Запад.

Для меня самая лафа возникла в перестройку. Горбачев, кстати, не собирался распускать Союз, но ему не хватило силы удержать его. А меня наконец стали печатать и выпустили за границу. Я был при деньгах, еще рубль чего-то стоил, и я начал получать заграничные деньги. Я получил свое за предыдущие страдания. А 1991 год для меня был год обломов. Я вот так и живу. Поддерживать мне приходится до сих пор не вполне самостоятельных своих исчадий, что-то мне достается от переводов, за книги практически никто не платит, это дело бесплатное. Для того чтобы быть самостоятельным от рынка, я продал одну квартиру, вторую сдаю, вот так и живу. Я независим − как был, так и есть.

— В вас перемешаны разные крови?

— Русской, я надеюсь, больше всего, немецкой почти столько же и капелька черкесской. Трехпроцентный черкес. Но во мне зато ген выскочил, потому что я был ни на кого не похож, ни на папу, ни на маму. Зачат я был в исторической Черкесии, вот это способствовало, в Анапе. Это мама мне в конце сказала. Это я уже за уши притягиваю. Но генетика, по-видимому, есть, если меня сразу в горы потянуло, сразу связь была с ними. Ген так во мне определился.

Поздно я об этом узнал, что есть кровинка. Лермонтов-офицер написал маленький замечательный очерк «Кавказец». Одна из лучших его проз.

Кавказец — это русский, живущий на Кавказе, пропитавшийся им. Кавказ мне очень близок, и я могу назвать себя кавказцем в лермонтовском понимании этого слова… Я много времени провел там. Первый раз я увидел горы в 1949 году, значит, мне было 12 лет. Увидел горы, заболел ими, замечтал стать альпинистом. Мама приучала меня к путешествиям. Было какое-то детское привыкание к этому, а потом уже все остальное. На Высших сценарных курсах я подружился с Грантом Матевосяном, и у меня там образовалась более-менее постоянная вотчина, из этого родились и «Уроки Армении», и «Грузинский альбом»…

Я хочу, чтоб на еще одну книгу хватило сил. О моей черкесской истории. Через нахождение этой капли крови, которая мне досталась уже в 21 веке.

— Западники и почвенники… Битов сам по себе? И вообще, менялось ли ваше отношение к этой перепалке?