Портрет поздней империи. Андрей Битов

Время, отпущенное на открытие Пушкинского конгресса, неумолимо приближалось к концу. Очередь из выступающих сама собой рассосалась. У входов уже появились охранники, которые должны были изгнать стихотворческую братию и расчистить место для депутатов.

Белла окончила чтение, когда до изгнания оставалась ровно одна минута. Ее проводили овацией — стихи впрямь были дивные. Но Битову, как председательствующему, предстояло как-то разрядить ситуацию. Формально завершить открытие конгресса. И тогда Андрей Георгиевич под занавес произнес самую свою короткую речь о Пушкине:

— Что сказать об Александре Сергеевиче? 200 лет мы на нем ездим, им спасаемся — а он все как новенький…

Теперь Битов, так непоправимо и горько ставший из живых просто классиком, тоже веками будет «как новенький». И на нем отечественная словесность тоже веками ездить будет. В одной упряжке с Александром Сергеевичем, другим Александром Сергеевичем и еще многими, многими, многими его собеседниками… Сам Андрей Георгиевич как-то обмолвился: «„Они любить умеют только мертвых…“ Этот пушкинский приговор русскому менталитету скрашивается тем, что любят все равно те же, кто любил живого».

Те, кто любил живого, — от любви уже никуда не денутся. У них просто выбора нет. Но рискну возразить классику: любить будут и те, кто сегодня даже имени Битова не слыхал. Не потому, что он оставил нам так много блистательных, глубоких, умных и праздничных книг — потому что погружение в мир Битова предлагает читателю неимоверно эффективный инструмент внутреннего ускорения, раскрытия собственного творческого потенциала, обретения свободы и гармонии. Кому-то, надеюсь, понравится. И значит — все не бессмысленно.

Спасибо, что был с нами. Теперь стал, как в пьесе Резо, бабочкой. Неотвязно вокруг головы порхаешь. Скоро совсем улетишь — холодно бабочкам в декабре. В духе, в мысли, в памяти останешься до конца дней наших.

Царствия Небесного.

7. XII.2018

Прощание с премией, или Вместо постскриптума

Прощание изначально — штука эгоистичная. Т. е. в первую очередь ты думаешь: как же я теперь без ушедшего буду? Даже когда сокрушаешься: как же мы, мы все будем — это ведь тоже форма эгоизма, только коллективного. C момента ухода Андрея прошло достаточно времени — а большое впрямь обретает истинный масштаб только на расстоянии. Теперь уже уместно прибавить к чистому, беспримесному горю малую капельку ума.

Как ни парадоксально, опыту привыкания к отсутствию Битова я учился у самого Битова — было у нас несколько памятных разговоров о том, как он привыкал к отсутствию Бродского. Строго говоря, особенно близки они ведь не были: ан, когда Иосифа Александровича не стало, он повадился Битову сниться. О чем-то они там доспаривали, просто языками зацеплялись, не суть. Что важно: если такое случалось, Андрей Георгиевич чувствовал себя лучше, буквально свежел и молодел. Я, собственно, почему об этом вообще узнал — он ко мне как к штатному бродсковеду обращался за консультацией: «А я верно понял, что Иосиф по такому-то поводу думал так-то?..» Сознавая некую неловкость, посильно выкручивался. Но надобно сказать, что чаще всего Битов бывал снайперски точен — т. е. большая часть ситуаций недопонимания в их заочном общении с тенью ИБ сводилась к уточнению терминов, а не расхождению сущностей.

Ныне пришла грустная пора самому с Битовым во сне беседовать. Он впрямь иногда снится, и мы впрямь о чем-то разговариваем. Точнее: говорит обычно он, я благодарно внемлю. Наутро припоминается мало — но энергетической батарейкой такие сны становятся нешуточно и надолго.

Поскольку сны — материя суверенная, хрупкая, наяву со временем начинаешь как-то суммировать итоги, делать выводы из минувшей жизни, свидетелем и современником которой довелось быть на протяжении свыше четверти века. Если вдуматься, извлечение уроков из чужого опыта — не худшая форма благодарности.

Сказанное обязует к написанию обширного текста — рано или поздно, ебж, попробую оный породить. А пока навскидку, впроброс, несколько умозаключений.