Портреты эпохи: Андрей Вознесенский, Владимир Высоцкий, Юрий Любимов, Андрей Тарковский, Андрей Кончаловский, Василий Аксенов…

Горничная подает чай, печенье, Алекс вносит большущую коробку шоколада. Позвякивают блюдца, вот-вот должен спуститься к нам привезенный на субботу и воскресенье совсем угасающий Шмаков. Наступает пауза.

…Мысленно я перемещаю Татьяну из этой белой комнаты с белым камином, обтянутой белой кожей мебелью, с белым столом, покрытым стеклом, от галереи семейных портретов, среди которых ее портрет кисти Яковлева, в тот зал ресторана «Куполь», где в 1928 году – 60 лет назад – ее встретил Маяковский.

Представьте:
входит
красавица в зал, в меха
и бусы оправленная. Я эту красавицу взял
и сказал: – правильно сказал
или неправильно? Я, товарищ,
из России, знаменит в своей стране я, я видал
девиц красивей, я видал
девиц стройнее

Любить —

это с простынь,
бессонницей
рваных,
срываться,
ревнуя к Копернику,
его,
а не мужа Марьи Иванны,
считая
своим
соперником.
Нам
любовь
не рай да кущи,
нам
любовь
гудит про то,
что опять
в работу пущен
сердца
выстывший мотор.

Даже когда женщина – это просто повод для стихов, когда суть подобной поэзии – романтическое преувеличение, бывают слова, которые совершенно точно обозначают реальность происходящего. В приведенных отрывках этой реальностью была строчка: «Опять в работу пущен сердца выстывший мотор». Она будет чутко уловлена не только той, к кому обращена, но и другой женщиной, с которой пожизненно был связан поэт.

Я не люблю
парижскую любовь:
любую самочку
шелками разукрасьте,
потягиваясь, задремлю,
сказав —
тубо —
собакам
озверевшей страсти.
Ты одна мне
ростом вровень,
стань же рядом
с бровью брови,
дай
про этот
важный вечер
рассказать
по-человечьи…

Ты не думай,

щурясь просто
из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда,
иди на перекресток
моих больших
и неуклюжих рук.
Не хочешь?
Оставайся и зимуй,
и это
оскорбление
на общий счет нанижем.
Я все равно
тебя
когда-нибудь возьму —
одну
или вдвоем с Парижем.

Здесь реальность уже другая: «Не хочешь – оставайся и зимуй, и это оскорбление на общий счет нанижем». «Общий счет оскорблений» для поэта к тому времени намного превышает все личные мотивы. И решение красавицы: быть им вместе или не быть – лишь пресловутая соломинка. Поэтому чересчур бравируя, легко: «Не хочешь, оставайся и зимуй…»

«Общий счет» для Маяковского впервые разрастается до трагедии непонимания: между ним как поэтом и почти всеми «составными» его окружения. «Безответная любовь» – между ним и государством, им и верхами, им и слушателями его поэзии – это для него оказалось непереносимым.

А еще через год «счет» увеличился вдвое: провалом его выставки к 20-летию творчества, когда очевидным станет равнодушие друзей и вчерашних единомышленников; безудержно-непотребной травлей в критике, цензурными заслонами при постановке «Бани» и «Клопа» и, наконец, запретом на Париж. К череде неудач присоединяется весть о предстоящем замужестве Татьяны Яковлевой, которая приходит в январе 1929-го. Ведь пройдет после этого всего год с лишним, когда, приобретая все более общий характер, неудачи эти завершатся новым отказом, – отказом выйти за него замуж актрисы Вероники Полонской. С ней поэт был уже хорошо знаком, когда пришла весть о помолвке Яковлевой. Как мы помним, непосредственно после свидания с Вероникой Полонской на квартире в Лубянском проезде последовал 14 апреля 1930 года роковой выстрел. «Роковой» потому, что и в этот раз поэт вложил одну пулю в обойму (как уже бывало), но на сей раз она, единственная, нашла его.

Лишь неразберихой, душевной тоской можно объяснить его метания: в письмах – к Татьяне, в жизни – в отношениях с Вероникой Полонской, в духовном самосознании – с Лилей Брик, с которой ощущал неразрывную связь до последней минуты («Люби меня, Лиля» – в предсмертной записке). Поэт словно ищет, пробует, примеривает к себе многие жизненные ситуации в надежде, что какая-нибудь из них «перетянет», кто-нибудь другой снимет с него бремя быть политическим поэтом, глашатаем революции, которая обернулась для него непониманием близких и коллег, бюрократическим тупиком. Но никто не хочет, не берет на себя его тяжесть. Естественно, что не взяла и Татьяна Яковлева. Оба стихотворения он посвятил и подарил ей в Париже.