Портреты эпохи: Андрей Вознесенский, Владимир Высоцкий, Юрий Любимов, Андрей Тарковский, Андрей Кончаловский, Василий Аксенов…

Не в этом ли причины косноязычия и скованности людей, остановленных репортером внезапно на улице, у микрофона и телекамер, ответы которых походят на расхожие цитаты из передовиц? Наши соотечественники (в массе) еще только учатся думать вслух, осознавать, что внутренняя свобода не рождается мгновенно, она тоже – результат нелегкого опыта. И что разрешение на гласность – еще не гласность, а провозглашение свободы – еще не свобода. Нам надо еще немало учиться, чтобы, отвечая другим, отвечать самому себе, уметь выработать собственное мнение и не присоединяться механически к большинству, полагая его мнение безоговорочной истиной. Что поделать, не было подобных навыков у моих сограждан за всю историю России. Закрытое общество, где личное горе, непохожие мысли скрывали, где языки развязывались только под рюмку («без пол-литра тут не разберешься»), слишком долго диктовало нам свои законы. И сегодня нередки случаи, когда «человека с блокнотом» или «человека с камерой» избивают, а в последнее время, когда развязаны многонациональные конфликты, и убивают. Впрочем, есть и другая сторона в том, что мы осторожны в словах, так опасаемся доверить сказанное постороннему человеку. В отличие от американцев, русские, как известно, по-иному относились к самому понятию «слово», а еще серьезнее к процессу словотворчества, когда сочинять – почти священнодействовать, когда писать и жевать одновременно не положено. Сегодня и это становится предрассудком – историческая близость литературы к священнослужению почти утрачена, а в мире давно записывают, нажимая кнопки магнитофона, клавиши компьютера, даже педали особого устройства. Кому придет в голову осуждать за это цивилизацию? Франсин Грей работает на компьютере, как большинство пишущих американок. Это помогает ей по многу раз тщательно править и переписывать текст. Но все это я узнаю позже.

А в тот первый день в Москве при встрече в аэропорту я сразу же угадала ее в высокой худой женщине с длинной шеей, повязанной крошечным шелковым платочком, неким воздушным жабо, из которого выглядывало ее остроносое лицо. Чуть подкрашенные блестящие губы в сочетании с зелеными тенями вокруг карих глаз и белокурыми вьющимися волосами придают облику моложавость, особенно когда Франсин оживленно говорит или смеется. Потом начнутся многочасовые разговоры в Москве и Нью-Йорке, знакомство с ее эссе и романами, и я пойму кое-что в ее судьбе.

Франсин ранима, это из далекого прошлого. Ее сегодняшнее положение обеспеченной женщины, которая делит жизнь с прекрасным художником и человеком, может уже не заботиться о хорошо устроенных двух сыновьях, ее варренский дом, напоминающий старый замок, – все это не снимает ощущения тревоги, исходящей от нее.

Как-то я спросила, плачет ли она, если что-то случается с ее близкими.

– Редко. Больше всего я плакала, когда умерла моя собака.

– И все же, как примирить твою фанатическую потребность писать и нежелание, как ты уверяешь, повторить этот путь, если бы ты начала снова?

– Дело в моей матери, – объясняет Франсин. – И в отце тоже. Оба по-разному мешали моим притязаниям в литературе…

Почему? К этому мы вернемся позже, а пока отмечу, что тут возникает первое скрещение судеб матери и дочери в той точке, которая связана с литературой. Будет и второе. Но остановимся здесь, чтобы узнать кое-что о матери Франсин, услышать из ее уст имя Маяковского.

Итак, повторю общеизвестное: мать Франсин Татьяна Яковлева была недолгой любовью и музой поэта Владимира Маяковского, и эта встреча подарила русской поэзии ряд неповторимых стихотворений, ставших почти хрестоматийными. Думаю, что строчки Маяковского: «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли – Москва» – знает почти каждый советский школьник после их публикации в журнале. Интерес к фигуре Татьяны Яковлевой до сих пор не спадает, быть может, из-за неясности ее отношений с поэтом, притягательности для биографов всякой разгадки тайны внезапной встречи и разрыва. Однако, возражая критикам, замечу: не случайная девушка, встреченная в Париже, вызвала любовь Маяковского, не в ослеплении страсти, подобной солнечному удару, случилась эта яркая вспышка чувств. Чересчур многое в прошлом семьи подготовило встречу.

Бабушка Татьяны Яковлевой – первая русская женщина, которая оканчивает Санкт-Петербургский университет, дед – известный художник. В семье была и оперная певица, выступавшая с Федором Шаляпиным, дальним родственником приходится реформатор русского и мирового театра XX века Константин Сергеевич Станиславский. Есть и брат матери Александр Яковлев – крупный художник, хорошо известный в Европе и России. Сама Татьяна – родом из Пензы, выросшая в Петербурге, – не только влюблена в поэзию, но и знает ее основательно.