Портреты эпохи: Андрей Вознесенский, Владимир Высоцкий, Юрий Любимов, Андрей Тарковский, Андрей Кончаловский, Василий Аксенов…

– Он удивился, услышав свои стихи из ваших уст? – спрашиваю.

– Да. Но я могла прочитать не только его стихи. Я ведь вообще знаю массу стихов, больше, чем он сам знал тогда наизусть. В Париже встретить девушку, которая так знала его стихи, ему было, конечно, удивительно[72].

Мысленно останавливаю задыхающийся голос Татьяны Яковлевой, осознавая значимость узнанного. Поэт встретил в Париже не просто красавицу, к тому же русскую, «вровень с ним ростом» (на чем особенно настаивали некоторые критики), но, что было существеннее для поэта, он познакомился с девушкой, которая «знала наизусть его стихи». Знала, живя в Париже.

Да, Маяковский и впоследствии не раз отличал эту редкую способность Татьяны. По свидетельству одного из очевидцев, он уверял, что у нее на стихи «абсолютный вкус».

Франсин вспомнит о матери и другое: «В голодном Петербурге она читала солдатам на улице стихи Пушкина, Лермонтова, Есенина, Маяковского и получала за это буханку хлеба». Задумаемся над этим. Стихи кормили Татьяну Яковлеву, знакомили ее с людьми, заставляли влюбляться. Теперь, в Париже, они связали ее с русской интеллигенцией, клубившейся вокруг их дома, свели с Маяковским.

– Правда, я не очень-то верю, что Маяковский влюбился только из-за стихов, – словно отгадав мои мысли, возражает она, – просто я была очень красивая, я привыкла, что влюбляются. Конечно же, ему было интересно говорить с русской. К тому же я очень дружила в эту пору с Арагоном, считала его лучшим поэтом времени. Я до сих пор обожаю поэзию, литературу, всегда следила за ней.

(И теперь Татьяна Алексеевна прочитывает за неделю иногда несколько русских книг или журналов.)

– В этот вечер вы уже не расстались? – спрашиваю о встрече в «Куполи».

– Нет, это было невозможно. Я жила у моей бабушки с теткой и не могла его привести к нам. К белым дамам – красного поэта. Мы встречались вне дома. Потом, когда у него кончилась виза (по-вашему – паспорт) и надо было возвращаться, он начал меня уговаривать выйти за него.

– Сколько он тогда пробыл в Париже?

– Шесть недель. Но мы виделись почти каждый день. Он ухаживал за мной так, как никогда никто не ухаживал. Цветы, разговоры о поэзии, стояние под окнами. Он безумно меня ревновал.

– А как он ревновал?

– Ну, во Франции, когда встречаются с друзьями-мужчинами, всегда целуются. Он этого не хотел понимать. Как-то он меня провожал, перед моим домом стояла машина, из нее выскочил человек, которого он не знал. Это был мой друг, возвратившийся с юга Франции, и мы бурно расцеловались. Маяковский решил, что у нас было здесь назначено рандеву.

– И как он реагировал?

– Он ничего не сказал. Он вообще был очень сдержанный в отношении меня.

Вспоминаю жалобы Вероники Полонской (в ее воспоминаниях) на непрерывные скандалы, внезапные истерики, приступы безумия Маяковского. Или у Эльзы Триоле: «Какой же он был тяжелый, тяжелый человек». Значит ли это, что год спустя после встречи с Татьяной, будучи загнанным в тупик, поэт так переменился? Или с Татьяной Яковлевой все же он был иным? Но Лиля Брик, несмотря на «террор самоубийства», которым подвергал своих друзей Маяковский, в отличие от своей сестры Эльзы никогда не сетовала на тяжелый характер Маяковского. И художник Вавилий Шухаев свидетельствует: «Маяковский производил впечатление тихого влюбленного, Татьяна восхищалась и явно любовалась им, гордилась его талантом»[73].

Значит, он бывал разным. Примиримся с этим и не будем абсолютизировать то или иное состояние поэта, то или иное его настроение, даже высказывание.

– Только совокупность впечатлений и поступков может приоткрыть нам что-то в гении, не правда ли? – спрашиваю Татьяну, высказав это предположение.

– Да. Он был сдержан по отношению ко мне. И в тот раз – тоже, – добавляет Татьяна. – Но я все поняла без слов. А на другой день он уже не скрывал, как тяжело все переживает. Часто это прорывалось в надписях его книг, которые он дарил мне.

– Можете вспомнить хотя бы одну?

– Хорошо. «Дарю моей мои тома я. Им заменять меня до мая. Но почему бы не до марта? Мешают календарь и карта?». Как я слышала, – Татьяна улыбается, – Лиля расценила его стихи, подаренные мне, «Письмо товарищу Кострову…» и «Письмо к Татьяне Яковлевой» как предательство. Больше он в Париж не вернулся. Стихи он написал во время своего мартовского пребывания[74].

– Что же случилось потом?

– Он больше не приехал, и я поняла, что это надо кончать. Он продолжал мне писать, но я прекратила.

– У вас сохранились эти письма?

– Конечно. Но только те, что мне удалось вывезти из Парижа в Штаты. Осталась пачка, всего десять, кажется. Я их сдала в мой банк, там они и хранятся.

– А мне можно будет прочитать их?

– Разумеется, но только в самом банке[75]. В моей жизни потом главное было – не думать больше обо всем этом. Я жила в таком водовороте парижской жизни, что смогла забыть свои переживания. Это просто была невероятная жизнь, что кипела вокруг моего дяди Александра Яковлева.

– Как реагировали ваши близкие, ваш дядя на разрыв с Маяковским?