Портреты пером

Мысль о том, что придется закопать себя на канцелярской службе в Петрозаводске, Александру Пантелеевичу была тягостна до предела, но губернатор Писарев не только не гнал его на службу, но словно бы и не хотел давать ему никакой должности. Тем более что Баласогло был как-никак надворный советник и должность ему следовала соответствующая чину.

Должно быть, Писарева насторожили слухи об особом покровительстве, которое сам Дубельт оказывает жене Баласогло в Петербурге. Как писал потом Александр Пантелеевич, «губернатор начал тем, что провозгласил меня шпионом Дубельта и, как такового, окружил меня целым городом собственных шпионов и предателей…».

Мария Кирилловна в письмах своих убеждала его проситься в отпуск в Петербург «для устройства участи детей». Эта мотивировка не могла быть убедительной, так как Мария Кирилловна уже подавала прошение царю о принятии ее сыновей в кадетские корпуса (по достижении соответствующего возраста) — и царь дал на это свое разрешение. Что можно было устроить еще?

Александр Пантелеевич понимал, что по меньшей мере странно проситься в отпуск, не прослужив еще в Петрозаводске ни одного дня. Но в конце января он все же написал прошение Дубельту, признаваясь, что решается обратиться к нему лишь по настоянию жены, из писем которой видит, что и Леонтий Васильевич, и граф Орлов продолжают уделять время «на новые и новые утешения и милости» в пользу его несчастного семейства.

Дубельт ответил холодно и жестко, сославшись на мнение графа Орлова, что «испрошение такового дозволения может быть уместным только тогда, когда вы, милостивый государь, своею отличною службою приобретете некоторое право на ходатайство о вас перед его императорским величеством».

Прочитав письмо, Александр Пантелеевич, наверное, клял себя за то, что написал Дубельту, — напросился на ушат холодной воды…

А в феврале в Петрозаводск внезапно приехала Мария Кирилловна — приехала потому, что не решилась в письме сообщить мужу о смерти их трехлетнего сына Ростислава.

Вернувшись в Петербург, Мария Кирилловна написала Дубельту: «Во время моего пребывания у мужа в Петрозаводске я нашла его здоровье совершенно расстроенным. Он жалуется на беспрестанные головные боли, сильное расслабление нерв и как бы притупление умственных способностей в такой степени, что он более получаса не может заниматься даже чтением. Единственное средство к восстановлению сил его было бы путешествие по некоторым губерниям южной России, тем более что он родился в Херсонской губернии».

Ответ Дубельта на это письмо неизвестен.

Губернатор Писарев уехал в Петербург в начале января. Вернулся 1 марта, когда в Петрозаводске еще лежал глубокий снег и мела метель.

В столице он проникся атмосферой высочайше предписанной подозрительности и решил теперь обратить еще более пристальное внимание на петрозаводских ссыльных и поднадзорных.

«Возвратясь в Петрозаводск, — поспешил он сообщить в Третье отделение, графу Орлову, — я узнал, что во время моего отсутствия некоторые чиновники вели себя неприлично и что известный вашему сиятельству Андрузский имеет какие-то подозрительные бумаги». Должно быть, кто-то из соглядатаев подсмотрел, что этот ссыльный дома сидит и пишет, а сам Андрузский, по своей подслеповатости, не замечал, когда посторонний человек заглядывал в окно.

При внезапном обыске в избе, где квартировали Андрузский и Липпоман, полиция конфисковала четырнадцать тетрадей Андрузского и написанные рукой Липпомана стихи на польском языке. Сами они сразу же были взяты под строжайший домашний арест.

В первой тетради Андрузского оказалась составленная им конституция республики (именно республики!), которая, как воображал автор, должна была сложиться из Украины, Польши, Литвы, Остзеи, Молдавии и Валахии, Сербии, Черногории, Болгарии и Дона. «Наше будущее темно, мрачно, нужен великий ум, великая сила, чтобы изменить настоящую власть», — забыв об осторожности, писал Андрузский.

Отправляя отобранные при обыске тетради в Третье отделение, Писарев отмечал в письме графу Орлову: «Из отобранных бумаг… изволите усмотреть, что Андрузский, как упорный малоросс, остался при тех же нелепых и преступных мыслях».

Стихи, найденные у Липпомана, перевели на русский язык. Среди них обратили на себя внимание «Дума о соотечественниках» и «Ода к юности». В докладах Третьего отделения царю сообщалось, что в этих стихах «призываются юноши к уничтожению тяготеющего на них насилия».

Пока судьба Андрузского и Липпомана решалась в Петербурге, они сидели под арестом в занесенной снегом избе и готовились к худшему, сознавая, что ничего хорошего их не ждет.

В эти дни губернатор вызвал к себе Белозерского и ледяным тоном заявил: «Вас могут постигнуть неприятности». Белозерский понял: дружеские отношения с Андрузским могут быть ему поставлены в вину…