Портреты пером

Он решился написать письмо Дубельту. Письмо получилось двойственное: в душе Белозерского боролись противоречивые чувства, он стремился напрочь отмежеваться от Андрузского и одновременно вызвать в Дубельте сострадание к этому человеку, уже и так несчастному, полуслепому. «Мне очень жалко Андрузского. Я не мог предполагать, чтобы в его бумагах заключалось что-либо важное, преступное… — писал Белозерский. — Знакомство мое основывалось единственно на сострадании к его жалкому положению; у меня не было ничего с ним общего, кроме участия, которого он вполне заслуживает…»

Письмо было отправлено, оставалось уповать на милостивый ответ.

Пока же в Петрозаводске ссыльные чувствовали себя весьма скверно. Резко изменилось отношение губернатора и к Николаю Макарову, к которому он прежде благоволил. Этот молодой человек отказался исполнять его неслужебные поручения — счел их унизительными для себя. «Ростом Макаров был мал и не виден, но в умных глазах его блистала удивительная энергия» (таким он запомнился одному из его знакомых). Писарев воспринял отказ молодого чиновника как возмутительную непочтительность и как результат вредного влияния Белозерского и особенно — Баласогло.

Александр Пантелеевич и в самом деле произвел на Макарова сильное впечатление и запомнился ему «человеком замечательно умным и ученым и даже писавшим изрядные стихи».

Писарев сообщил в Петербург, в Третье отделение, что Макаров сближается с людьми, сосланными в Петрозаводск по политическим причинам. А ему самому пригрозил, что отправит его служить из губернского города в еще большую глушь, в один из дичайших городков Олонецкой губернии. Губернатор имел достаточно власти, чтобы эту угрозу исполнить.

Макаров с ужасом увидел: здесь он совершенно беззащитен и выход один — бежать отсюда! Бежать, пока не поздно…

С конца марта в окрестностях Петрозаводска начал быстро таять снег, дороги раскисли, но Макарова это уже не могло остановить. Апрельской ночью он тайно покинул Петрозаводск, и нанятый ямщик: погнал лошадей по дороге к Петербургу. Уехать пришлось налегке, большую часть своих вещей Макаров оставил у Белозерского.

Когда Писарев узнал о побеге, он велел догнать и арестовать беглеца, но Макаров был уже далеко и догнать его не удалось. «По приезде в Петербург, — рассказывает его биограф, — Макаров бросился к своему родственнику, А. В. Кочубею, бывшему тогда членом Государственного совета, и тот, не медля ни минуты, свез его к Л. В. Дубельту», поручился за его благонадежность, и Макарову разрешено было остаться в Петербурге.

Но если обвинить Макарова было, в сущности, не в чем, то вина Андрузского подтверждалась его злополучными тетрадями. Граф Орлов представил доклад царю: «…осмеливаюсь испрашивать, не изволите ли, ваше величество, высочайше повелеть Андрузского, как человека неисправимого, в предотвращение того вреда, который может происходить от него для общества, заключить в Шлиссельбургскую крепость».

Царь наложил резолюцию: «Андрузского отправить в Соловецкий монастырь, впредь до приказания».

Высочайшее решение дошло до Петрозаводска, и Георгия Андрузского отправили под конвоем сначала в Архангельск, там он еще месяц сидел в тюрьме, а затем, когда Белое море очистилось ото льда, — по морю на Соловецкие острова. Его ждала монастырская тюрьма на Соловках…

Друг его, Виктор Липпоман, по воле губернатора продолжал сидеть под стражей. Через два месяца после его ареста заглянул в избу, где он был заперт, петрозаводский жандармский начальник князь Мышецкий. Липпоман заявил Мышецкому о своем полном раскаянии и просил передать губернатору, что он, Липпоман, считал бы справедливым для себя наказанием ссылку в одну из сибирских губерний. Должно быть, втайне надеялся, что там ему будет все же легче жить и второго Писарева на его голову не найдется…

Однако Писарев счел это выражение раскаяния недостаточным. Он сообщал графу Орлову: «Липпоман не сознается в том, что отобранные у него стихи написаны им были с какою-либо неблагонамеренною целию… Показание его о стихах нельзя считать чистосердечным [Липпоман отрицал свое авторство и заявлял, что автор стихов ему неизвестен, губернатор этому не поверил], а как он… нисколько в образе своих мыслей и поведении не исправился, то я полагал бы отправить его в одну из сибирских губерний…» Писарев не стал объяснять Орлову, что такова просьба самого Липпомана и что это единственная просьба, которую он, олонецкий губернатор, охотно бы выполнил…

От графа Орлова пришло письмо: «Государь император… повелеть соизволил усугубить за Липпоманом учрежденное за ним наблюдение». О содержании его под арестом в письме не было ни слова, так что Писареву пришлось Липпомана из-под ареста освободить.

А летом на запрос Третьего отделения дал он такой отзыв о Липпомане: «Ведет себя скромно; по мнению моему, не заслуживает еще никакого облегчения». Почему же все-таки не заслуживает? А просто — «по мнению моему» — и все!