Портреты Пером (СИ)

За этим ощущением бездны памяти. Не удержишься – полетишь в них и захлебнёшься, гора мусора, свалка, даже хуже. Смутно он видит самые яркие, как ни сопротивляйся.

Эслинн в последний раз играет на арфе, узнав о гибели Воина, и поёт, а после разбивает инструмент, в отчаянии выкрикивая, что отныне будет хранить молчание, а голос свой – дар богов, не сумевший никому принести счастья – возвращает им обратно;

друг Леонарда пишет ему в тюрьму письмо, где рассказывает про бал в первых числах ноября, когда можно будет незаметно проникнуть в дом и поговорить с Мари, от волнения перо слишком резко шкрябает по бумаге и на словах «Yours forever, Michael» прорывает её;

первый из рода Фолл, кто носит проклятие, Альфред, прощается со своим другом у ворот, ведущих на территорию особняка, восстановленного после пожара, они стоят у каменной арки, под опадающими буками – художник (Фолл так и зовёт его – мой художник) – никак не может заставить себя выпустить его руку в белой перчатке;

Чарльз, дрожа на скамейке, в суде, борется с собой – и не может отвести взгляда от тощего подростка в чёрном, которого уводят из зала после приговора – Джона Фолла, в то время как рука с карандашом в отчаянии мечется над листом, хватая, присваивая ускользающий образ. Но он осыпается песком сквозь пальцы

Раз за разом. Воплощение за воплощением. Следовать за ним, помогать, встречать его гибель. Умирать вместе с ним. Песок.

Это его или моё? Или уже – наше?

Твой навеки

– Предлагаю заняться нашей красавицей, – Арсений берёт новый уголёк из тарелки. Всё видится сквозь марево прошлого, это мешает, это горько, и на языке – привкус миндаля. Пальцы чёрные. – Себя мы закрепили в реальности. Вернём нам старую добрую стервозную Алису.

Кукловод ухмыляется в ответ, продолжая раздирать стенку линиями но в них как в ворохе пепла феникс я

Арсений отступает от стены на несколько шагов, выбирая лучшее композиционно место. Сосредотачивается на образе. Закрывает глаза.

Тьма за веками послушно собирается в узорчатые капли. Как акварель на мокрой бумаге. Проявляет образ сначала черно-белым, обозначая света и тени. Рисуя упрощённый геометрический объём. Далее – цветовыми пятнами. Алое. Платье. Краплак. Полосы на запястьях. Красно-коричневый, марс. Отсветы на волосах. Умбра жжёная. Чёрный, охра. Тени-свет на коже. Синий. Ультрамарин с белилами до бледно-голубого. Веки, видные сквозь тонкую кожу венки. Краски стекаются, смешиваются друг с другом, рождая и множа полутона, оттенки, тончайшие, неуловимые переходы.

Что ты сделала с Алисой? Распяла её? Или поступила, как с теми куклами?

Зашитые губы. Пробитые запястья. Алиса – марионетка. Молчи и слушайся. Игрушка Элис. Иногда игрушку жалеют, иногда – жестоко треплют, а наигравшись, бросают в угол. А игрушка будет умолять… о чём? Прикоснуться к себе или напротив, оставить себя в покое?

Ты создана для игры и боишься боли. Одно исключает другое. Потому ты будешь умолять уйти и желать, чтобы тобой поиграли.

Художник открывает глаза.

Стена послушно проявляет на себе образ будущего рисунка.

Тоска подаётся назад. Уголь соединяет намеченные ранее точки – границы фигуры; и она не убежит.

Марионетка

В глазах мутнеет.

Он хватается ладонью за стену.

Марионетка

Я всё это время пытался

дать свободу

– Ничего, – в ответ на взгляд Кукловода (ощутим кожей). Оказалось, он упирается ладонями в стену. Пришлось выпрямиться. – Ничего.

Джим сидел в зале и наблюдал за тем, как рисуют Арсений и Кукловод. Несмотря на то, что вся ситуация здорово раздражала Кукловода (тот и не скрывал), находиться здесь было неинтересно.

Джим мог бы заняться Лайзой.

Мог бы помогать младшему.

Мог бы пошариться на полках библиотеки в поисках оккультной литературы – надо же понимать, что вокруг происходит. Но Арсений совершенно авторитарным образом притащил его сюда и усадил на стул. Кукловоду сказал, что Джим ему нужен «для срисовывания и вдохновения». Джиму сказал: «Хочу тебя видеть».

Не особенно проникнувшись проявившейся авторитарностью Пера, Джим дал инструкции Райану (присматривать за Лайзой и Джеком), вытащил с полок первую попавшуюся книгу и теперь сидел рядом с дверью залы. Читал.

Переговариваясь, скрипели углём по стене двое одержимых. Иногда они останавливались, отходили к противоположной стене и смотрели на получающееся. В эти моменты было очень интересно за ними наблюдать.

Кукловод даже уронил походя, что благодаря остановившемуся времени они не имеют проблем с меняющимся освещением. Он был действительно доволен в этот момент. А Джим думал, что, возможно, рисунки бывают более информативны, чем записи. К примеру, можно было бы записать, каким он сейчас видит Кукловода и Арсения, а можно – зарисовать. И рисунок (если бы Файрвуд-старший умел рисовать) передал бы больше.