Портреты византийских интеллектуалов. Три очерка

Для чего же стремиться к тому, что не существует? И что из несуществующего остается в утекающем? В душе же есть и причины удовольствия, действительно существующие, и она сама есть сущность, и то, что принимает их, является (существом) здоровым и сдержанным, соответствующим им и бессмертным. И справедливо, что те из наслаждающихся, кто гонится за телесными удовольствиями, являются скорее их игрушкой. И всегда это (удовольствие) обнаруживается пустым, т. к. никогда они не могут овладеть тем, что преследуют, как если бы они гонялись за своей тенью; тело же, которому они хотят это доставить, ненадежно по своей природе и не удерживает даваемого. А предпочитающие духовные удовольствия всегда ими действительно насыщаются и живут с удовлетворением. Таким образом, те (удовольствия), которые выше тела, и полезнее для души, и приятнее, и, как вообще (можно) сказать, божественны и (составляют) лучший жребий. Поэтому и первым, которые боятся смерти из-за приверженности к удовольствиям, и вторым, которые (думают), что после смерти ничего не останется, не только не должно бояться естественной смерти или быть недовольным будущей (кончиной), но призывать ее беспечально, ибо иначе нельзя испытать истинных благ и быть более защищенным, освободившись от смертного и неразумного (бремени). Пусть успокоятся те, кто скорбит о телесных удовольствиях, и те, кто считает, что после (смерти) тела уже нигде не будет пребывать. Ведь им остается лучшая часть и, скорее, все, чем существуют, если здраво мыслят. Именно в этом скрыта нетленная красота образа божия, не подверженная изменениям, могущая участвовать в добродетели и рассудительности. Для души лишь вредно служить плоти и связывать себя с ней. А освобождение от плоти есть восхождение к жизни и к действительному, есть постижение священной истины. И разве не достигнем мы лучшего, отделившись от тела, которое отягощает душу, и не позволяет ей (стремиться) в мир преднебесный?

Глава 18

Разве для золота, смешанного с какими-либо другими случайными веществами, не было бы лучше и приятнее, если бы оно имело представление, как отделиться от того, что хуже его и своей примесью не дает ему предстать во всей красе? Так что было бы неразумно (с его стороны) печалиться об очищении, которым оно доводится до блеска и возвращается к своей природе. Таким же образом и нам не следует возмущаться, что (смерть) похищает у нас наше и то, что ныне принадлежит нам, и не нужно в поспешности думать, будто она наносит нам какой-то ущерб, так как похищение не во вред нам. Ибо если мы отрешаемся от того, что хуже и что может мешать нам (в движении) к жизни совершенной, то смерть не наносит нам никакого ущерба. Страшно для нас только то, что опасно для души, и счастье наше есть не что иное, как благополучие души. Мы суть она (душа.— М. П.) и то, что она имеет; и если она не подвергается опасности смерти, то ничто и нам не мешает быть бессмертными. Смертное в нас — незначительно, оно — не мы, а наше, которое своей изменчивостью не может и нас подвергнуть смерти. Подобным образом никто не причислит к телу ветхие платья, и если они рвутся или изнашиваются, никто не сочтет это болезнями тела. И если из-за тления этого малого кто-то будет называть человека смертным, то более справедливо было бы из-за более значительного, превосходящего это, побеждающего тление и остающегося называть его (человека.— М. П.) бессмертным и нетленным? И не только ли человек безукоризнен — ведь только в нем есть (способность) мыслить и рассуждать, чем человек и отличается от остальных животных? И только доказавшие кончину души, которая погибает после (смерти) тела, имели бы основание говорить, что смерть есть всеобщая гибель и в силу этого бояться смерти. Но поскольку и Бог, и здравый смысл, и философия, и повседневная жизнь подтверждают, что (душа) выше всего существующего, то пусть ободрятся и не выдумывают неизбежности, из которой, словно из пропасти, нет выхода.

Глава 19