Больше года тянулась тяжёлая и обидная для Петра Андреевича волокита. Наконец 18 апреля 1830 года по повелению Николая I он был назначен чиновником по особым поручениям при министре финансов Канкрине, хотя сам выражал желание служить по министерству народного просвещения. Через год (5 августа 1831 года) Вяземский получил звание камергера двора его величества, а 21 октября 1832 года был назначен вице-директором департамента внешней торговли. Царь, по-видимому, был доволен тем, что на строптивого рюриковича удалось надеть прочный государственный хомут. Я остановился подробнее на этом морально тяжёлом для Вяземского переходном периоде, так как он совпал с началом его знакомства с Долли Фикельмон.
Пётр Андреевич приехал устраивать свои дела в Петербург 28 февраля 1830 года. Его семья более года по-прежнему оставалась в Москве. 14 марта у своей приятельницы Елизаветы Михайловны Хитрово он впервые встретился с её дочерью. В ближайшие дни Вяземский, несомненно, побывал, как это было принято, с визитом в австрийском посольстве, а 27 марта он уже пишет жене: «Я сегодня обедал с нею [Е. М. Хитрово] у Фикельмон, которые мне очень нравятся. Муж и жена учтивы, ласковы до крайности, и дом их по мне здесь наиприятнейший»[277]
. Спустя шесть недель Вяземский, по всему судя, уже близкий знакомый Долли. 26 апреля, упомянув о том, что Е. М. Хитрово, «предобрая и превнимательная, ссужает меня книгами и газетами и всегда рада оказать услугу», — он продолжает: «То же и посланница, с которою мне ловко и коротко, как будто мы век вековали вместе. Вообще петербургские дамы так холодны, так чопорны, что, право, не нарадуешься, когда найдёшь на них непохожих. А к тому же посланница и красавица и одна из царствующих дам в здешнем обществе и по моде, и по месту, и по дому, следовательно, простодушие её ещё более имеет цены»[278]. Итак, наблюдательный Вяземский быстро заметил, что «посланница» во многом отличается от петербургских дам, отличается в выгодную сторону. Думаю, однако, что он ошибался, приписывая Долли «простодушие», которого у этой духовно сложной женщины не было. Было не «простодушие», а великолепная простота, которая далеко не всём даётся…В 1830 году Вяземский вёл дневник, который начинается 26 мая[279]
. Из него мы видим, что в июне[280] Пётр Андреевич был частым гостем семьи Фикельмон-Хитрово. В дневнике отмечено за месяц шесть посещений, но из позднейшей переписки Вяземского с Дарьей Фёдоровной явствует, что до отъезда в Москву он был неизменным гостем Фикельмонов во все их приёмные дни — три раза в неделю. Посмотрим теперь, что говорит в начале знакомства с Вяземским сама Фикельмон в своём дневнике, выдержки из которого были опубликованы А. В. Флоровским, а почти полный текст записей 1829—1831 гг. — Ниной Каухчишвили. 18 марта 1830 года Дарья Фёдоровна записывает: «Познакомилась с князем Вяземским — он поэт, светский человек, волокита (homme à bonnes fortunes), некрасивый, остроумный и любезный». 29 марта она снова отмечает, что «князь Вяземский, которого я теперь часто вижу, очень любезен; он говорит умно, приятно и легко, но он так некрасив». 30 апреля Долли записывает: «Мы продолжаем часто видеть князя Вяземского, знакомство с ним очень приятно, так как он умный (и образованный) человек (без всякого педантизма и писательских претензий)»[281]. В одном из писем к жене (14 марта 1830 года) Пётр Андреевич упоминает о том, что Е. М. Хитрово «пописывает ко мне утренние цидулочки». Почти семьдесят таких же записок и записочек, полученных в разное время Вяземским от Долли, сохранились в Остафьевском архиве. На фотокопиях видно, что обычно они заклеивались, как было принято, облатками. Невольно вспоминается, как у Татьяны:Но большинство «цидулочек» Д. Ф. Фикельмон важных вестей не содержит, и запечатывала она их, можно думать, не волнуясь и не давая высохнуть облатке… Итак, знакомство завязалось, переписка началась, но, прежде чем перейти к её содержанию, мне кажется полезным привести хронологическую схему знакомства и переписки князя Вяземского и Долли Фикельмон — это избавит нас от неизбежных иначе повторений.